Безнадежно одинокий король. Генрих VIII и шесть его жен
Шрифт:
Может, они действительно переживали за меня? Боялись за мой рассудок или за мою жизнь? Увы, я не умер от горя и не обезумел, что подарило бы мне блаженное беспамятство. Я остался самим собой, с неизбывным мраком в душе — но в здравом уме. Ничто не облегчало мою боль.
— Кранмер. — Я кивнул ему, разрешив приблизиться.
— Мы обнаружили один документ в письменной шкатулке Калпепера… обыскали его жилье, пока он развлекался на соколиной охоте. Его уже арестовали.
Он вручил мне письмо с таким виноватым видом, словно сам написал его.
Господин Калпепер, примите мой сердечный поклон, я умоляю Вас прислать мне весточку. Узнав, что Вы приболели, я не нахожу себе места от душевной тревоги и умоляю известить меня о Вашем самочувствии. Ибо более всего в
Более всего утешают меня думы о наших встречах, а при мысли о разлуке мое сердце охватывает смертельная тоска. Как несчастна моя судьба, не позволяющая мне неизменно находиться в Вашем обществе.
Я твердо верю, что Вы исполните свои обещания, и, уповая на Вас, умоляю приехать, когда при мне будет леди Рочфорд, ибо тогда я смогу уделить Вам больше времени.
Примите благодарность за заботу о моем несчастном протеже. Я горевала вдали от Вас, когда не было у меня доверенного лица для связи с Вами, и поэтому прошу взять его к себе и иногда посылать мне весточки.
Окажите любезность, раздобудьте лишнюю лошадь и пришлите с моим слугой, ибо я испытываю без нее немалые затруднения. На этом прощаюсь с Вами, пребывая в неизменной вере в наше скорое свидание и желая, чтобы Вы поняли, с какой великой болью я пишу это письмо в разлуке с Вами.
Вечно Ваша до скончания жизни,
Кэтрин.
Забыла еще об одной просьбе, а именно: велите моему протеже, чтобы он подольше оставался здесь со мной, ибо он говорит, что исполнит любое Ваше приказание.
«Кэтрин». Безумные, бестолковые «встречи». Тут не могло быть подделки, ибо в каждой строчке была видна ее манера.
«Как несчастна моя судьба, не позволяющая мне неизменно находиться в Вашем обществе».
«Несчастной судьбой», которая разделила их, был я, мое существование, мое присутствие.
О, почему рана в сердце не затягивается теперь, когда я знаю все? Почему остроту потери не притупляют будничные подробности измены? Как ни странно, именно мелкие шипы колют болезненнее всего…
«Ибо более всего в жизни я мечтаю видеть Вас и говорить с Вами».
Когда-то я сам писал Анне Болейн почти в тех же выражениях: «Ни один язык, ни одно перо не смогут передать, какую величайшую боль причиняет ее отсутствие».
Значит, Екатерина безумно обожала Калпепера.
Нет, ее любовь не могла быть такой стойкой. Ею завладело простое вожделение, а не очарованность.
«Вечно Ваша до скончания жизни, Кэтрин».
Она ни разу не написала мне письма.
— Благодарю вас, Кранмер, — задумчиво произнес я. — Полагаю, лучше всего вам сейчас пойти и исповедать ее.
На следующий день, ожидая вестей от Кранмера, я узнал, что Уилл получил новые сведения от леди Байнтон, замужней сестры Екатерины.
Из ее красноречивых объяснений выходило, что Дерема вынудили к этой связи. Она пыталась смягчить его участь, и ее свидетельство опередило признание пирата.
«Как похоже на Екатерину, — подумал я. — Она желает то одно, то другое, словно ребенок, выбирающий безделушки на летней ярмарке: хочется вот это — нет, лучше то. Но время развлечений закончилось».
Наконец пришел Кранмер, весь дрожа от волнения.
— Все в порядке, — тихо произнес он. — Она сделала признание. Можете ознакомиться с ним.
Исполнив тяжкое поручение, он вручил мне бумагу.
— А в каком… в каком она состоянии?
Ну расскажите же мне что-нибудь, во что она одета, как выглядит… Господи Иисусе, неужели я все еще люблю ее? Я едва не плюнул от презрения к самому себе.
— В отчаянных стенаниях и горести.
Притворство! Вся ее жизнь — сплошная игра. Но что, если она изменилась? Нет, невозможно.
— Что она сказала о Дереме?
Кранмер неохотно достал свои записи.
— О Дереме она сказала: «Он часто домогался меня, иногда прямо в одежде, два или три раза раздевался, но никогда не обнажался полностью, на нем всегда был камзол и, как мне помнится, лосины, он просто спускал их».
Она помнила мельчайшие подробности, смаковала их! О боже! Прямо в камзоле…
Мне вспомнилась наша брачная ночь, когда она овладела мной… это ее возбуждало…
Казалось, я уже пережил пик страданий, но ежедневно новые подробности поднимали их на иные высоты, и апогеем стало ее письменное признание. Мне хотелось прочесть его и умереть. Я уже свел счеты с былой жизнью, и осталось лишь покончить с этими смертными муками.
Признание было адресовано мне. Итак, она все-таки написала мне письмо.
Позвольте, Ваша милость, мне, самой несчастной из Ваших подданных и самой презренной грешнице в этом мире, не достойной обращаться к Вашему высокочтимому величеству с жалкими просьбами, лишь засвидетельствовать Вам мою смиреннейшую покорность и признаться в моих грехах.
Они не заслуживают прощения, однако, зная, что Вы в великодушии своем склонны миловать даже закоренелых злодеев, я покорнейше на коленях молю о малой частице милосердия, хотя среди всех прочих я менее всего достойна называться и Вашей верной подданной, и Вашей женой.
Словам не под силу выразить мое горе, тем не менее я верю, что Ваше великое сердце снизойдет к моим слабостям, невежеству, ошибкам молодости, ибо я смиренно признаю мои провинности и искренне раскаиваюсь, взывая к состраданию Вашего величества.
Сначала, будучи совсем юной, я, польщенная восхищением Мэнокса, дозволяла ему иногда ласкать меня и касаться сокровенных мест моего тела, что ни мне, ни ему нельзя было делать, помня о благочестии и чистой совести.
Также и Фрэнсис Дерем, уговорами склонивший меня к порочной связи, добился дозволения возлечь на мою кровать в камзоле и лосинах, а впоследствии мы часто, не помню, сколько раз, встречались как муж и жена на любовном ложе, где он раздевал меня донага.
Наши свидания закончились почти за год до того, как Вы, Ваше королевское величество, сочетались браком с миледи Анной Клевской, а продлились не более четверти года или немногим дольше.
Теперь, открыв всю правду Вашему величеству, я смиренно молю Вас не судить излишне сурово тонкую лесть и восхищение молодых людей, а также невежество и слабости неопытных женщин.
Я страстно желала заслужить благосклонность Вашего величества, и меня так ослепило желание мирской славы, что я, не понимая безмерности своей вины, скрыла от Вашего величества мои былые прегрешения. Ведь я намеревалась всю последующую жизнь, в этом и ином мирах, оставаться верной и преданной Вам.
Тем не менее сожаление о моих грехах всегда омрачало радость, каковую дарила мне безмерная, неиссякаемая доброта Вашего величества.
И, передавая на Ваше милостивое рассмотрение признание в моих тяжких смертных грехах, я не желала бы подвергнуться законному суду, а лишь суду Вашей безграничной доброты, жалости, сострадания и милосердия — без коих признаю себя достойной самого сурового наказания.
Она опять обманывала меня! Она опять солгала, солгала даже в ее «чистосердечном» признании. Почему она не упомянула о Калпепере? Я намеревалась всю последующую жизнь… оставаться верной и преданной Вам.Бесстыдство и подлость ее льстивых выражений доказывали, что ей неизвестно об аресте Калпепера. Ее двуличие потрясло меня.
И в то самое мгновение умерла моя любовь к ней. Я увидел во всей полноте ее лживую сущность.
Я с признательностью взглянул на Кранмера, который едва сдерживал слезы.
— Благодарю вас. Вы прекрасно справились с моим поручением, — сказал я. — Верный слуга не тот, кто охотно исполняет приятные обязанности, но тот, кто взваливает на себя скорбную миссию. Любой рад услужить жениху, да некому обрядить покойника.
— Я глубоко переживаю и исполнен желания помочь вам.
— Вы уже не раз доказывали мне свою преданность, но нынче она поистине бесценна. Вон сколько нашлось помощников, желавших устроить мой брак с принцессой Клевской! Где они ныне?