Безнадежно одинокий король. Генрих VIII и шесть его жен

Джордж Маргарет

— Ваша дочерняя преданность весьма похвальна, — одобрительно произнес я.

Сэру Джону повезло. Стала бы так заботиться обо мне Мария? Или Елизавета, будучи наполовину ведьмой?

— Не так уж я преданна, — возразила она. — Ибо каждое утро и по вечерам молюсь о том, чтобы к отцу вернулся былой разум. Я не могу любить его сейчас. Старалась, но не сумела. Мне хочется, чтобы он стал прежним, я не могу смириться с его новым обличьем!

— Однако вы помогаете ему! — изумленно воскликнул я. — Ухаживаете за ним, нарезаете ему мясо…

— И желаю, чтобы он изменился, — закончила она. — Разве такое отношение подобает любящей дочери?

* * *

Целыми днями я с удовольствием охотился, и каждый вечер на нашем столе появлялись блюда из оленины или зайчатины. Седьмого сентября священник отслужил особую мессу в честь второго дня рождения принцессы Елизаветы, и все мы помолились, желая ей долгой жизни и здоровья. Каких-нибудь пару лет тому назад жизнь представлялась мне совсем иной. Я верил Анне, а старый сэр Джон был еще здоров. Теперь Сеймур пускает слюни и хлопает в ладоши, когда священник благословляет его.

А что теперь поделывает королева? Нет, я не желал это знать.

* * *

Насколько я понял, хозяйством в маноре заведовала Джейн. Она не только утешала отца и нянчилась с ним, но руководила слугами, следила за пасекой и молочными коровами, разбирала белье. Она срезала травы и сушила их на стропилах под темной, пышущей жаром крышей старого амбара, а затем прокладывала ими одежду в сундуках. Джейн занималась домашними хлопотами со спокойствием лунного света, и создавалось впечатление, что все у нее получается легко, без малейшего усилия.

Меня влекло к ней, в ее присутствии я чувствовал себя свободным и невозмутимым — я не испытывал этого с тех пор, как впервые увидел Анну. Изысканная кротость Джейн стала для меня целебным бальзамом, спасающим от ядовитого Анниного зелья.

Я упорно искал с ней встреч, но она частенько ускользала. Джейн призывали дела… То сэр Джон требовал внимания, то ветер разметывал по траве аккуратно разложенное после стирки белье, то кошка испуганно мяукала на дереве…

Однажды днем мне удалось найти ее возле ульев. Сеймур завел маленькую пасеку в нижнем конце сада, и Джейн окуривала дымом один из ульев. Руки ее прятались в объемистых кожаных перчатках, а голову и лицо покрывала полупрозрачная белая накидка… Такое облачение почему-то навеяло воспоминание о свадебном наряде. Джейн тихо напевала, словно убаюкивала пчел колыбельной. Я стоял в сторонке под грушей, наблюдая за этим любопытным и непонятным мне ритуалом. Жужжание в улье прекратилось, словно насекомые беспрекословно подчинились и уснули, услышав волшебную песню. Девушка осторожно подняла крышку и вытащила рамку. Ее заполняли восковые соты, поблескивающие золотистым медом: пчелы потрудились на славу. Тихо приговаривая что-то, Джейн вставила в улей новую пустую рамку.

— Спасибо вам за мед, — тихо проговорила она, — простите, что потревожила вас. Надеюсь, вы заполните новую рамку медом и сделаете запасы на зиму.

Она с факелом в руке направилась к следующему пчелиному домику, белая накидка взметнулась за ее спиной, и облачка бурого дыма усыпили обитателей второго улья.

Джейн казалась воплощением чистоты и невинности. Именно сейчас, когда я совсем отчаялся и уже думал, что могущество порока безгранично, на пути моем встретилась та, чья светлая душа излучала успокаивающее целительное тепло.

* * *

Дни отдыха пролетели быстро, слишком быстро. У сэра Джона была прекрасная свора охотничьих собак, обученных загонять косуль и оленей; гончие помогали нам отыскать куниц, белок и зайцев; а мастифы ловко выгоняли из укрытий вредных хорьков и горностаев, еще не расставшихся с летней шубкой. Как умиротворяюще действовали на меня наши утренние выезды, когда под лучами нежаркого осеннего солнца мы преследовали в лесу добычу!

Понятная и простая жизнь, очевидные для любого охотника радости жизни… Даже убийства казались безгрешными — ни признаний, ни поводов, ни вины. А после охоты нас ждал великолепный ужин. Душа освобождалась от страхов, улетучивались тревожные мысли, ничто не отвлекало от любимого занятия, от лука и стрел, от намеченной цели.

В те удивительные, пронизанные янтарным светом осенние дни никто меня не искал и сам я ни в ком не нуждался. Мне ничего не хотелось, кроме неспешной встречи нового рассвета, я наслаждался свободой и постепенно свыкся с тем, что узнал об Анне. Странно — ужас первого потрясения едва прошел, а человек уже смирился с внезапными переменами.

Когда закончилась наша последняя охота и загонщики начали разбирать кучи дичи, сортируя, что пойдет на потрошение, а что на выделку мехов и кож, мне уже казалось, что я всегда знал о ведьминской, порожденной дьяволом натуре Анны. Да-да, я и прежде постоянно опасался, как бы ее разрушительная сила не уничтожила меня и дорогих мне людей. Больше всего она навредила Уолси, Мору и моей сестре Марии, а теперь от ее козней могут погибнуть Екатерина, моя дочь Мария, Фицрой… да и сам я тоже… Вероятно, даже дочь Марии Болейн, Кэтрин. Анна способна погубить любого, кто, по ее подозрению, был мне родным и близким.

Что произошло во дворце за время моего отсутствия? Никто внезапно не заболел? Шапюи намекал мне об отраве, а я высмеял его страхи, сочтя их очередным незатейливым маневром, цель которого — избавить Екатерину и Марию от участи политических изгнанниц. Не удивлюсь, если именно упорство Екатерины, желавшей самостоятельно готовить себе еду, до сих пор сохранило ей жизнь. Что там Анна говорила о сопернице? «Я смертельно ненавижу ее, так же как и она меня». Смертельная ненависть… Да, она не шутила.

Но ради чего понадобилось столько смертей? Неужели ведьма стремится уничтожить всех? Или только избранных?

Счастливые дни в Вулф-холле неизбежно подошли к концу, и мне пришлось вернуться в Лондон, в Гринвичский дворец, где находилась Анна. Я должен избавиться от нее, раз и навсегда лишить ее власти и сковать ее волю.

* * *

На обратном пути я с мучительной ясностью понял, насколько заражена влиянием Анны вся моя жизнь, включая множество самых невинных предметов. После побега в Вулф-холл я пребывал в таком потрясении и замешательстве, что ничего не видел вокруг. Теперь я слегка успокоился, и передо мной предстала полная картина.

Вдали показалась огромная круглая башня Виндзора. Там однажды осенью, в день, подобный нынешнему, я пожаловал Анне титул маркизы. Моя гордость, моя радость за нее откликнулись ныне насмешливым эхом призраков, обитавших среди этих древних камней.

Перед нами бежала свора борзых… Грейхаунд Анны, Уриан, однажды во время охоты загрыз корову. (Уриан, любимчик дьявола! Она даже собаку назвала сатанинским именем, а я в своей слепоте ничего не замечал.) Тогда я вознаградил понесшего урон фермера и, одурманенный любовью, счел это особой привилегией.