Безноженька
Шрифт:
– Жопой чуять космический баланс, да, мама?
Вера Ивановна грустно улыбнулась:
– Я училась балансировать с Кирюшей. Носила его на шее, на груди, на спине. С десяти лет. Он у меня с десяти лет. Вниз: кресло – Кирюшу. Наверх: Кирюшу – кресло. Но мне всегда помогал Антон Иванович, наш замечательный сосед. Ты у них гостишь, Коля?
– Да.
– До десяти лет он жил в интернате, гонял по коридору с другими колясочниками.
– С дэцэпэшным дурачком Володькой Шутовым. Его батюшка отец Пахомий в рот трахал.
– Кирилл,
– Она не верит, я потом тебе расскажу. Может, и по сей день трахает, я его вижу у Пахомия во «ВКонтакте». Мама, всё, молчу, заткнулся.
Кирюха сел на свой готический «трон», свернул папироски себе и Вере Ивановне. Они закурили. Коля никогда не слышал такого приятного запаха – ничего общего с дядькиным «Петром», не табак, а компот с сухофруктами из любимого детского сада. Ему было приятно, что эти красивые необычные люди с ним разговаривают, рассказывают свою жизнь.
– Мама приехала в КДИДДИ волонтёркой. «Кэдэидэдэи» это Кулёминский дом-интернат для детей-инвалидов. Мой дом родной.
– Я возила книги в сельские школы, в детские больницы. Я заведую библиотекой. Моя подруга, актриса, играла спектакли в детских домах. Она рассказывала о сиротах, об оставленных детях. Я решила тоже поехать. Жизнь была пустой, хотелось какого-то действия. Хотелось принести пользу.
– Мамочку тогда мужчина бросил.
– Это не твоё дело, и Коле знать необязательно. Всё давно прошло, я уже забыла.
– Не забыла.
– Почему ты лезешь в чужие дела? Почему пытаешься влезть в мою голову?
– Потому что мне важно, о чём ты думаешь. Мне важно, о чём все думают. Я ограничен в движении, не могу самостоятельно подняться на Эверест и поехать на залив в Комарово. Поэтому лезу. Мне надо отслеживать, что происходит в мире. Я хочу управлять миром. Я демиург.
– Ты болтун.
Демиург пускал в потолок кольца. Вера Ивановна смотрела в окно – напротив зажглись огни.
– В интернате для детей-инвалидов сделала маленькую библиотеку, литературный уголок.
– А в соседней комнате Пахомий устроил «правуголок».
– Многие дети не умели читать. Мне захотелось остаться на некоторое время в этом ДДИ – поработать. Администрация была не против, они принимали любую помощь.
– Пахомия принимали.
– Что ты прицепился к этому Пахомию?
– Пахомий педофил и содомит. Он в ДДИ устроил православный уголок, и знаешь, что там делал?
– Молился, учил вас молитвы читать.
– Ха!
– Не выдумывай. Ты что-то видел?
– Не видел. Но нет сомнений. Он меня однажды по головке гладил, а потом залез под рубашку и стал спину чесать.
– И всё?
– Этого достаточно. Получи срок, «божья корова»!
Вера Ивановна устало и грустно смотрела на сына.
– Я общалась с отцом Пахомием, уверена – он не способен обидеть ребёнка. Он ведь был совсем молодой, когда взвалил на себя больного Володю. И всё у них хорошо, я знаю.
– Он тебя с праздничками поздравляет?
– Пишет
– Что? Он чмо, извращенец, у него в голове помойка.
– Не выдумывай. Даже если видишь, что в человеке происходит внутренняя борьба, не осуждай. Вспомни толстовского отца Сергия, как ему тяжело приходилось.
– О, ну этот ещё гаже. И не потому, что спутался с больной девицей, может, она как раз после секса и поправилась.
– А почему?
– Сама не понимаешь? Он невестой своей побрезговал. Западло ему стало, что она с государем того… Вот это настоящая глупость и подлость, я бы никогда в такой ситуации девушку не бросил. А что касается Пахомия – да не борется он ни с кем. Он в гармонии со своими внутренними гномами, бесами и козлами. Мне вообще всё это христианство не нравится. Тошнит от лживого сюсюканья. От церквушки тошнит.
– Коля, у него необъяснимая ненависть к церкви.
– Объяснимая. У нашего семейного зубного Льва Рафаиловича есть дочка Ханя. Я пасть у него в кресле открываю и тут же вижу, как Ханю привезли в концлагерь, – да, у меня богатое больное воображение. Фашисты жидов из вагона выгнали, золото и деньги отобрали и всех в газовые камеры отправили ногтями в стены скрестись. А Ханя в вагоне под тряпками спряталась, её не заметили. Потом заметили и застрелили. Коля, брось спички. Она лежит, у неё из живота кровь течёт. Из-за этого мудилы. – Кирюха показал средний палец Спасителю, который спокойно смотрел на василеостровскую кухню из своего красного угла. – Не могу сказать, что Стивен Фрай мой герой, есть у меня к нему вопросы, но в целом совершенно с ним согласен: «Злобный эгоистичный маньяк».
– Кирюша наш во всех бедах винит высшие силы. Как будто человек за себя не отвечает.
– Бог отвечает. Хрен ли он бездействует? Я ему не прощаю страдания детей. Я его судить буду, когда труба позовёт, а не он меня. Я обвиняю! Устроили бардак.
– Кто? – спросил Коля.
– Эти, которые сообразили на троих. «По любви» сообразили, а мы теперь расхлёбываем.
– Коля, не слушай его. Он без конца выясняет отношения с кем-то невидимым, юродствует, паясничает, шлёт судебные повестки в небесную канцелярию. А ты верующий?
– Да не очень-то. У меня жизненного опыта мало. Наш дом рядом с храмом, там отец Андрей служит. Я с его Макаром в одном классе учусь. У нас звонарь отличный, ему батюшка разрешает для школьников тему из «Нафинг элс матерс» на колоколах играть: «Жизнь принадлежит нам, и каждый живёт её по-своему» [3] . Я против церкви ничего не имею, но в себе не уверен, я всё же неверующий.
– А Кирюша верит. И ругается.
– Что мне остаётся делать, когда всё так страшно?
3
Песня группы «Металлика».