Безрассудная леди
Шрифт:
— Всего понемногу, — сказала Татьяна.
— Только не на уксусной основе, — вздрогнув всем телом, попросил Лукас.
— Пощиплет всего одно мгновение, — Татьяна наклонилась к его уху, — зато на ее приготовление требуется уйма времени.
— Ну что ж, в таком случае приготовь побольше мази на уксусной основе, мама.
Далси поднялась со скамейки.
— Я не такая глупая и отлично понимаю, когда мое присутствие нежелательно. Пойдем, Каррутерс.
— Эта горничная — настоящая жемчужина! — восхищенно
Татьяна подчинилась, потом вернулась к его постели.
— Пора тебе спускать штаны.
— Успеется. — Он перекатился на спину и, поймав ее за запястья, притянул к себе.
— Но мне действительно нужно извлечь эти камешки, — запротестовала она не слишком убедительно.
— Сами вывалятся, — ухмыльнулся Лукас.
— Неужели они тебе не мешают?
— Не так сильно, как это… — Он указал кивком головы на утолщение под штанами.
— Понятно. Как только выяснилось, что я королевских кровей, ты сразу решил, что со мной можно и согрешить, — лукаво заметила Татьяна.
— Очень боюсь, что теперь, когда выяснилось, что ты королевских кровей, я уже не смогу тебя удовлетворить.
Вытянувшись на постели рядом с ним, она улыбнулась:
— На кого же мне променять тебя? На одного из принцев крови? Так они приходятся мне родными дядюшками.
— Не щеголяй передо мной своим происхождением и не забудь, что я знал тебя, когда ты была всего-навсего деревенской девчонкой из Мишакова.
Татьяна нахмурила лоб.
— Мне кажется, это было так давно…
— Думаю, ты не ошиблась.
— Что, если бы ты не приехал за мной, Лукас? Просто смял бы бумажку, которую тебе дал Казимир, и выбросил ее? Что, если бы ты не был таким, какой есть?
— На такие вопросы ответит разве что Господь, любовь моя, — сказал Лукас, давая Татьяне возможность уютно устроиться у него под боком.
— Повтори еще разок, что она ответила, когда ты рассказал ей обо мне.
Лукас почувствовал большое искушение солгать, сказать, например: «Она любит тебя и просит прощения». Но он понимал, что лучше всего не скрывать правду:
— Русские не какие-то чудовища… — вот ее слова.
Как ни странно, Татьяну удовлетворила эта реплика.
— У моей матери не было выбора, — прошептала она. — Я не могу ее винить. А ты и впрямь принял ее за меня, обнял за талию?
— Видела бы ты ее реакцию…
— Могу себе представить! Она такая царственная.
— Ты тоже, — сказал Лукас, целуя ее.
Поцелуй был теплым, зовущим. Татьяна вздохнула, чувствуя себя в его объятиях защищенной от всех бед.
— Я часто мечтала… — сказала она и замолчала.
— О чем?
— Это было давно, еще в детстве. Я мечтала, что моя мать — принцесса; когда-нибудь она придет и возьмет меня к себе…
— Как видишь, мечты сбываются. — Лукас вновь
— А что случилось с твоим намерением воздержаться до брачной ночи? — лукаво спросила она.
— Не тяни время, Татьяна! Насколько я понимаю, сюда с минуты на минуту может ворваться отряд казаков, которые потребуют, чтобы ты вернулась в Россию и стала их верховной правительницей.
— Вздор! Во мне нет казацкой крови.
— Ну, тогда может прийти моя матушка с приготовленным снадобьем.
— Это более вероятно, — согласилась она и вздрогнула, когда он расстегнул застежку платья.
— Моя Белая Леди, — пробормотал Лукас, прикасаясь губами к ее соскам.
Запустив пальцы в его густые волнистые волосы, она застонала от наслаждения.
Его руки с мучительной неторопливостью скользнули по изгибам ее бедер вниз и ухватились за край юбок.
В этот момент на улице раздался топот копыт, и они замерли от неожиданности.
— Тысяча чертей! — выругался Лукас, вскакивая с кровати. — Ну, что я тебе говорил?
— Эй, дружище! — раздался снизу знакомый голос. — Я приехал, чтобы исполнить серенаду для твоей красавицы матери!
Снаружи раздались звуки балалаек.
Лукас подошел к окну.
— Отправляйся домой, Матвей, иначе…
— Я написал оду в ее честь. В ней тридцать семь строф.
Татьяна тихо помирала со смеху.
— Тридцать семь строф? Думаю, Далси будет польщена!
— Спокойной ночи, Матвей! — Лукас закрыл ставни и опустил оконную раму. — Если он не образумится, я запущу в него ночным горшком.
Татьяна приподнялась и села в постели.
— Я люблю тебя.
— И я тебя, мое сокровище.
Едва он произнес эти слова, как в дверь постучали.
— Как это понимать! — услышали они возмущенный голос графини. — Этот сумасшедший казак стоит под окнами с мандолиной!
— С балалайкой, — поправил ее Лукас, присаживаясь рядом с Татьяной.
— Что ты сказал?
— Я сказал, что это не мандолина, а балалайка. Платов поет серенаду, которую сочинил в твою честь. — Он поцеловал Татьяну в губы — нежные и свежие, словно роза.
— Мне безразлично, как это называется; просто я хочу, чтобы этот человек перестал шуметь — он перебудит всю округу! Сделай же что-нибудь!
— Непременно, — пообещал Лукас, чувствуя, как Татьяна медленно, осторожно спускает с него штаны. Он прикоснулся губами к ее груди и замер от наслаждения, когда ее пальцы плотно обхватили его готовое к бою орудие любви.
— Начнем, милорд? — шепнула Татьяна.
Еще бы! Что за вопрос!
Эпилог