Безрогий носорог
Шрифт:
Шоферша протянула руку по направлению к белой линии домов, возникшей на вершине холма:
— А вот, девушка, и совхоз.
Это была вторая встреча, но по существу она ничем не отличалась от первой. Директор сидел по одну сторону стола, Нина — по другую. Кабинет был просторен, — в нем не было ни одной лишней вещи, глаз мог задержаться только на карте, которая висела над головой директора.
Выслушав Нину, директор встал.
— Вот что, — сказал он, барабаня по столу пальцами, — сейчас
Директор надел жокейскую кепи и сунул в карман записную книжку. Они вышли из кабинета. Широкий коридор был пуст, толстый милиционер ходил по крыльцу, заложив за спину руки.
Увидев директора, милиционер шагнул навстречу.
— Одну минуту, — сказал он, дотрагиваясь до рукава директора. Они отошли в сторону и милиционер что-то зашептал.
Нина остановилась на пороге, — степной городок предстал перед ней в своем молодом величьи.
Контора стояла в центре городка, от нее во все стороны протянулись улицы, обставленные глинобитными домами. Старательно выбеленные известью, дома эти в точности повторяли друг друга.
Прямо против конторы, в невысоком, вытянутом в длину бараке, помещалась столовая. Из ее раскрытых окон доносился звон тарелок и плотный гул голосов. Был час обеда, — на широких улицах утвердилось безлюдье.
Нина сошла с крыльца. Зеленый Форд был чист и ослепительно наряден. На его подножке сидел шофер с подвязанной щекой. Он ждал, равнодушно поплевывая на сапоги. Он томился не то от зубной боли, не то от желанья мчать машину в простор, в широкое поле и в ветер.
Нине стала тягостной знойная тишина степного города. Будто угадав ее нетерпенье, директор сказал что-то милиционеру и торопливо сбежал с крыльца.
Шофер поднялся. Но ему не суждено было сегодня мчаться в простор и в ветер, — директор сказал, что он сам поведет машину.
Шофер кивнул головой, открыл дверцу и показал Нине на сиденье в глубине машины.
Нина не решилась попросить, чтобы ей позволили занять шоферское место. Рулем завладел директор. Машина тронулась. Вышка Гидростроя, дома, гараж, мастерские — все это промелькнуло мимо и тут же осталось позади.
Навстречу машине бежали пшеничные гектары. Дорога струилась узким и черным каналом.
Нина пересела на переднее сиденье и, наклонившись к самому уху директора, спросила о комбайнах. Директор прокричал, что она увидит комбайны на четвертом участке.
Нина отдалась наблюдениям.
Степь была ровная, пшеничные квадраты повторяли друг друга, лента с черными цифрами навертывалась на счетчик.
Сто двадцать один километр, сто двадцать два, сто двадцать три. На сто двадцать четвертом километре Нина увидела гессенские палатки. Они выстроились полукругом, на левом крыле стояла полевая избушка, на правом дымились походные кухни.
Пшеничные гектары сменились черной бугристой пашней. Дорога сломалась, круто склонившись к стану. Теперь было видно, что полукруг, образованный гессенскими палатками, заполнен человечьим скопищем. Люди сидели и лежали вокруг грузовика, на котором стоял человек в черном комбинезоне.
Директор с разбега остановил машину и соскочил наземь. Нина последовала за ним.
На участковом стане шло собрание. Очередной оратор, высокий и худой парень, одетый в юнгштурмовскую форму, стоял в тени грузовика, размахивая длинными руками.
Голос его звучал резко и пронзительно.
— Товарищи, — говорил он, — я считаю так, — вопрос совершенно ясный и прения надо прекратить. Вы знаете, что производственный план по вспашке под зябь нашим участком выполнен только на тридцать пять процентов. Вы также знаете, — тракторов у нас мало и в людях имеется большая нужда. Игнатьев и Петров выбрали неподходящий момент. Как они ставят вопрос, товарищи? Они говорят: или повышай нам разряд или мы уходим. Расчет у них простой, — они знают, что в трактористах у нас нехватка. Они берут администрацию на пушку. Товарищи, вопрос ясный. Я предлагаю добиваться увольнения Игнатьева и Петрова, как рвачей и шкурников.
Оратор в последний раз взмахнул руками. Человек, стоявший на грузовике, сбил на затылок кепи:
— Товарищи, внесено предложение о прекращении прений… Кто за это предложение, прошу поднять руки.
Ладони, темные от загара и от смазочных масел, вскинулись сразу. Было ясно, — собрание пронизано током единодушия. Директор шепнул Нине, что надо пробираться вперед.
Они вышли из рядов и, обойдя стороной собрание, остановились у самого грузовика.
Теперь стали видны лица обвиняемых.
Они сидели несколько в стороне от собрания. Один из них, — рыжий и толстогубый, вертел какую-то щепочку, а другой наматывал на палец сухую, длинную травинку. Рыжий казался спокойным, — товарищ его, напротив, заметно волновался: он исподлобья поглядывал на председателя, на его рябом лице отчетливо проступали белые, почти меловые пятна.
Председатель расхаживал по грузовику.
— Не будем затягивать вопрос, — говорил он, отчеканивая каждое слово, — нас, товарищи, ждет обед и дальнейшая работа. Я ставлю на голосование, — кто за то, чтобы Игнатьева и Петрова исключить из наших рядов, как рвачей и шкурников?
Темные ладони вскинулись вторично. Кто-то из рядов крикнул:
— Единогласно!
Председатель перегнулся через борт автомобильного ящика:
— Слово предоставляется дяде Косте!
Из-за грузовика вылез толстяк в порыжелой кожанке.
— Что ж, ребята, администрация с вами согласна. Раз вы постановили уволить, — мы, конечно, уволим.
Собрание шевельнулось. Толстяк шумно вздохнул и поправил роговые очки:
— Сейчас я посылаю машину на главный хутор. С ней можно отправить Игнатьева и Петрова.