Безрогий носорог

Никитин Михаил Александрович

Толстяк еще раз вздохнул. Из рядов послышались крики.

— Правильно!

— Бери их за грудки!

Председатель поднял руку:

— Следующий вопрос… — он улыбнулся и, чуть помедлив, добавил, — обед…

Гул голосов взметнулся прибоем. Люди поднялись и сломали ряды. Председатель спрыгнул с грузовика. Теперь от собрания осталась примятая трава и двое обвиняемых. Люди прошли мимо, не глядя на них. Они стали отщепенцами. Они не смогли бы замешаться в толпу веселых парней, которая двигалась теперь к большой палатке, тесно

заставленной столами. Они как бы перестали существовать.

Толстяк подошел к ним и, глядя в сторону, небрежно проворчал:

— Собирайте вещи.

Они встали и побрели, как побитые собаки.

Толстяк подошел к директору.

— Видели? — спросил он, протягивая руку.

— Видел, — ответил директор.

Инцидент был исчерпан.

Директор заговорил о пахоте и толстяк повел его в полевой вагончик.

Нина побрела по лагерю.

Был обеденный час. Поварихи огромными мешалками перемешивали борщ и кашу в котлах походных кухонь. Полотнища самой большой палатки были распахнуты. За столами, гремя алюминиевой посудой, сидели трактористы.

Нина прислушалась к нескладице их голосов. В сущности, она не замечала лагеря, ее губы шевелились, она рассеянно шептала:

— Спины рвачей были придавлены позором.

Это была первая фраза из ее нового, еще не сочиненного очерка. Она еще не знала, будет ли у нее очерк. Она также не знала, где взять ей такие слова, которыми можно было бы описать новую человеческую породу.

Она зашла в палатку, смежную со столовой. Посередине палатки стоял стол, по обе стороны от него протянулись ряды топчанов. На одном из топчанов лежала книжка. Нина только успела ее взять, когда за полотняной стеной послышался грохот машины.

Отбросив входное полотнище, Нина увидела трактористов, подвергнутых остракизму. Они сидели на автомобильном ящике на своих зеленых сундуках. Шофер, сзывая товарищей, терзал резиновую грушу. Угадав его намерение, парни выскочили из столовой.

Сирена смолкла. Шофер обернулся к зрителям и взмахнул рукой. Один из зрителей замяукал. Другой вложил в рот два пальца и оглушительно свистнул. Поднялся невероятный шум. Толстяк выбежал из вагончика. Шум нарастал. Парни свистели, кукарекали, мяукали. Толстяк подбежал к шоферу и что-то сказал ему, размахивая руками.

Шофер кивнул головой и взялся за руль. Машина прыгнула вперед, унося черные, придавленные позором спины.

«Форд» покинул лагерь вслед за грузовиком.

* * *

Дождь медлил. Тучи не внушали доверия: их черный табун не успевал за Фордом.

Сидя рядом с директором, Нина слышала его затрудненное дыханье. Было невыносимо жарко. Вялый и парной ветер не приносил облегченья.

Изнемогая от духоты, Нина спросила директора, будет ли дождь.

— Боюсь, что будет, — ответил директор.

— Боитесь! — удивилась Нина, — но ведь сейчас такая жара!

— Вы забываете о комбайнах. — Директор расстегнул

гимнастерку и воротник ее отвалился, открывая бронзовую шею и белую полоску груди. — Комбайн очень капризная машина. Он работает только тогда, когда влажность зерна в колосе не превышает четырнадцати процентов. Даже небольшая роса может затормозить работу, — что ж тут говорить о дожде… Вообще, это страшное несчастье, — то, что сельское хозяйство зависит от погоды… Тут, знаете, неорганизованная стихия.

Директор замолчал. Нина склонилась к боковому окну. Тучи надвигались, там, где тень их перекрывала поля, разлив желтеющей пшеницы заметно темнел.

Ветер переменил направление. Теперь он дул в кузов автомобиля. Он подымал пыльные вихри и они, будто убегая от машины, кружились с бешеной быстротой. Машина настигала их, они разбивались о ее грудь и пыль, горклая и душная, проникала в стеклянную каюту.

Нина увидела комбайн в ту самую минуту, когда машина взлетела на пригорок. Издали комбайн был похож на утку. Жатвенное полотно волоклось перебитым крылом, сминая пшеничные заросли. На соседнем участке виднелся второй комбайн.

Нину поразило безлюдье полей. Она видела только одинокую фигуру комбайнера, который стоял у штурвального колеса. Тракторист был менее заметен. Он только угадывался. Два человека и ни одного жнеца! По выстриженному полю желтели соломенные куч и. Два человека и ни одного суслона! Это было поразительно.

Машину пришлось оставить посреди дороги. Директор и Нина пошли наперерез комбайну. Вокруг них бушевало пшеничное озеро. Волна была темная. Она не могла быть иной, потому что солнце запуталось в тучах.

Неожиданно комбайн остановился. Штурвальный оглянулся и махнул рукой. Из лощины выскочил грузовичок.

— Зерновоз, — объяснил директор. Грузовичок подлетел к комбайну, элеваторный зоб повис над автомобильным ящиком. Человек, стоявший в ящике, заботливо расправил полы брезента. Зерно потекло в грузовичок.

Чуть наклонившись к Нине, директор заговорил о пути зерна.

Он говорил о том, что грузовичок, наполненный зерном, побежит на пристань Клин. Он оставит зерно в перегрузочном амбаре. Здесь оно полежит несколько дней. Потом к амбару подойдут баржи, и зерно низринется в их темные недра. Пароходы доведут флотилию до городского элеватора, и элеватор опустит в брюхо баржи свой зерновсасывающий хобот.

Директор говорил также о том, что в совхозе очень мало грузовиков и что грузовики, мобилизованные в городе, запропастились где-то на дороге.

— Транспорт, — говорил директор, — наше больное место.

Так они шли, говоря о грузовиках. Внезапно ветер стих. Темная волна разбилась в мелкую зыбь.

Упала первая капля дождя.

Люди у зерновоза засуетились. Тракторист выскочил из седла и подбежал к грузовику. Полы брезента взметнулись.

— Закрывают, — успокоенно сказал директор. Он схватил Нину за руку.