Безславинск
Шрифт:
В начале минувшего столетия отреженцы решились на строительство собственного прихода во имя Всевеликого Войска Донского. Ещё до окончания строительства церкви местные жители обустроили примыкавшее к ней кладбище, действующее и сейчас – за последний месяц убиенных хоронили каждый день, не по одному разу.
МарТин не любил это место, хотя кладбище в Отрежке – единственное в Безславинске, сохранившееся со столь давних времен. Ему казалось, что по ночам там бродят привидения священнослужителей, жестоко репрессированных в далёком 1936 году органами местного управления НКВД. Со слов Натаныча и Шарипа Ахмедовича, учителя английского, МарТин сделал вывод, что неповинные казненные священники, так и не дождавшись реабилитации,
В церкви служил отец Григорий. Он был родом из Безславинска, а потому его любили как-то особенно, по-родственному. Когда ему исполнилось 14 лет, пришел он на богослужение в эту же церковь – тогда она вся была в лесах, ремонтировалась после пожара, учиненного оголтелыми комсомольцами под предводительством их вожака – Володьки Романова, к которому мы ещё не раз вернемся.
Настоятель церкви – протоиерей Анисим. Он и архитектор, и строитель, и просто очень талантливый батюшка, впоследствии стал одним из ярких наставников отца Григория. Вот и теперь священник и его жена, матушка Анисия, возились у ограды, где в ряд в пыли лежали девять фанерных гробов, обтянутых дешевой тканью. Небольшой экскаватор заканчивал свою работу – вдоль дороги копал ров, предназначавшийся для захоронения ополченцев.
– Зряще мя безгласна, и бездыханна предле жаща, восплачите о мне братие и друзи, сродницы и знаемии: вчерашний бо день бесёдовах с вами, и внезапу найде на мя страшный час смертный… – читал отпевальную стихиру отец Григорий. Шестеро мужчин в комуфляжной форме склонились над простыми деревянными крестами – черной краской писали имена погибших.
Матушка Анисия прикрепляла к входной калитке фанерки с надписями: «Женщинам разрешен вход в храм в платке и юбке» и «Не благословляется у ворот храма подавать милостыню цыганам», хотя сами цыгане давно не появлялись в осажденном городишке, да и людей, имевших возможность подавать милостыню, стало куда меньше.
– Thanks to God! – крикнул им МарТин и помахал рукой.
– Спаси Бог! – отвечали ему православные. – Спаси Христос!
МарТин не совсем понимал, почему в одной и той же жизненной ситуации русские говорят «Спаси Бог», а англичане «Thanks to God», что означает – Спасибо Богу. Он просто делал так, как учил его отец – благодарил Создателя за жизнь, а вот о том, чтобы просить о спасении, он ещё не задумывался.
Во дворе старой, кособокой и давно некрашеной украинской хаты-мазанки меж боковых дорожек разбиты прямоугольные грядки, напоминавшие свежесооруженные могилы, с перьевым луком и чесноком, обсаженные щавелем, петрушкой и редисом, а по углам их стоят совсем неухоженные плодовые деревья. Крыша хаты была покрыта не традиционной соломой или камышом, а осиновой дранкой, которая из года в год меняла свой цвет и обрастала слоем зеленого, пушистого и ворсистого мха. С одной стороны крыши, вцепившись тонкими корнями в мох, росла маленькая берёзка. Дедушка подумывал срубить её, но МарТин умолял его не делать этого!
МарТин обожал хату бабушки и дедушки, поскольку она – непонятно, правда, чем – напоминала ему домик хоббита из его любимого фильма «Властелин колец». Ни большой и круглой деревянной двери, украшенной массивными коваными петлями, ни ослепительной средиземноморской зелени, окружавшей миниатюрный каменный домик, ни забавных окошек и высокой каменной трубы не было во дворе бабушки и дедушки. Но каждый раз МарТин, открывая калитку, прищуривался, улыбался и говорил: «Бильбо Бэггинс, это ведь ты нашел кольцо, принадлежавшее темному властелителю Средиземья Саурону! Теперь Саурон хочет вернуть себе власть над Средиземьем. Я твой племянник Фродо, которому ты должен отдать кольцо на хранение! Впусти меня в свой дом хоббита!».
Под сенью двух берез врыт в землю овальный стол, выкрашенный в противный болотный цвет, и вокруг него поставлены самодельные скамейки. В самый разгар лета, когда бывает такое жарило, что в пору выводить цыплят без помощи наседки, здесь распивают чай или что покрепче – те из соседей, кто достаточно близок с хозяином дома Натанычем, чтобы позволить себе эту роскошь.
Вот и теперь за круглым столом расположился дед Кузьма, явно претендовавший на звание друга Натаныча. Кузьма был в опрятной праздничной украинской рубахе-косоворотке, окантовка воротника, размашистых рукавов и подола которой вышита синими нитками. На нем были заношенные синие брюки, сандалии и кепка-хулиганка набекрень. Он сидел, выгнув спину, скрестив на груди руки, на его медном от загара лице светился только один правый глаз навыкате – следствие Базедовой болезни. Левый глаз Кузьма потерял по молодости, на танцах заступился за дивчину, был сильно избит инородцами, вот и остался инвалидом. Тридцать с лишним лет, словно одноглазый пират Флинт, он проходил с черной «пиратской» повязкой на глазе.
К слову, дождавшись выхода на заслуженную пенсию, Натаныч собирался после работы агрономом стать гипнотизером, пойти по стопам своего младшего брата – артиста областной филармонии, давно эмигрировавшего с семьёй в Израиль. И он осуществил свою мечту – став пенсионером, он стал гипнотизером.
И как раз успел, кстати, поскольку не только в Новороссии, но и во всей Украине с недавних пор стали особенно активно верить в гипнотизеров, в ясновидящих, колдунов и всевозможных ведьм, поголовно наряжаясь в национальные костюмы без всякого на то повода. Видимо не читали украинцы «Странника и его тень», в котором Ницше четко определил: «Везде, где ещё процветает невежество, грубость нравов и суеверие, где торговля хромает, земледелие влачит жалкое существование, а мистика могущественна, там встречаем мы и национальный костюм»…
Натаныч перегипнотизировал почти всех близживущих селян, особенно успешно – одиноких старух, искренне поверивших в его неординарную практику гипноза. Так что теперь они даже откровенно побаивались его, а тётка Василиса, издали завидев Натаныча, принималась натужено кашлять – тот отучивал её от курения.
Вот с дедом Кузьмой ничего не получалось. И нельзя сказать, чтобы он относился к очень уж волевым, самостоятельным натурам, скорее был просто упрямым и хитрым. Из тех, что прикидываются. Да и дедом-то его звали непонятно почему, поскольку Кузьме пятьдесят стукнуло только в прошлом году. Такие обычно выходят на сцену, делают вид, будто уснули и подпали под власть гипнотизера, а потом «мочат корки», от которых всё представление летит в тартарары. Брат называл таких «психами-провокаторами».
– Раз… два… три… четыре… – ласковым, томным голосом считал Натаныч, вперив в деда Кузьму «сосредоточенный» взгляд. – Чувствуешь, как постепенно расслабляются мышцы… Тело наливается усталостью, приятным теплом… Следи за мыслью! Тяжелеют, медленно закрываются веки… И ты засыпаешь, засыпаешь…
Натаныч сделал паузу, прищурился, присмотрелся: кажется, засыпает – начал глубоко и ровно дышать через огромный сизый нос. Однако не мешает проверить. Чуть-чуть, лёгким прикосновением пальца он дотронулся до выглядывавшей из-под кепки-хулиганки лысины Кузьмы – если не спит, притворяется, то непременно моргнёт. Не моргнул!
– Ты спишь, крепко спишь и с этой минуты выполняешь мои приказания… Только мои приказы…
Дед Кузьма неожиданно открыл глаз, почесал за ухом, будто шелудивый пёс, и сказал совершенно бодрым голосом:
– Не буду!
– Шо не буду?! – Натаныч с трудом сдерживал ярость (при сеансе никаких эмоций, боже упаси!).
– Не буду выполнять твоих наказив. Теж мени ослозавод, понимаешь! Покемарить – ради Бога! А що до наказив – видпочивай от этой мысли! Начальник знайшовся, едри его в гойдалку!