Безумие
Шрифт:
— Барият, — торжественным голосом начал Шамиль, — Барият, в прысутствыи этых мужчын гавару тэбэ — этот чэловэк (он показал на меня) — твой муж. Тэбя как зовут, я забыл?
— Кирилл.
— Вот. Кырыл — твой муж.
Барият стала пунцовой. Она была красива. Я, кажется, таких красивых вообще не видел. Она стояла потупив глаза.
Длинные иссиня-черные волосы обрамляли точеное, тонкое лицо (опять простите за стиль изложения — это слова влюбленного человека), тонкий, с легкой горбинкой, нос, хорошо очерченные губы. Казалось, слова деда не были
— Вот, — продолжал старик, — я абешал тибэ устроыт тваю судбу — я сдэлал. Тэпер могу помират. Иды, готовса. Спат будэтэ там, навэрху (у меня — сладкая истома). Свадба будэт ночю, кагда сэло угаманытся.
Он повернулся к моим друзьям и подмигнул им. Почему-то именно им, а не мне. Барият грациозно выскользнула из комнаты.
Я обернулся на своих товарищей. Вы знаете, как выглядят изумленные люди? Нет, вы — не знаете. А я знаю — теперь.
— Ребят, пойдемте, покурим. Мы сейчас… папа.
Вышли. Закурили. Стасик закашлялся. Костя сделал несколько глубоких затяжек, посмотрел мне в глаза.
— Кир, а что это было?
— Ну… как что… я… женюсь.
— Подожди-подожди, здесь, в этих горах, воздух такой? У нас у всех глюки?
— Почему глюки… Ребят, я понимаю, это несколько, мягко говоря, неожиданно, но я вот… действительно женюсь. Нет, это сейчас так вот, неформально, а как выберемся отсюда, так все и оформим… как положено.
— Одурел?
— Да нет вроде, хотя, кто знает, но… нет, все нормально… ну полюбил я! Влюбился! С первого взгляда! Что, не бывает такого?
— Нет.
— Ну, у нас это… разное видение.
— Видение тут одно: ты — чокнутый мужик, одуревший от всех свалившихся на тебя приключений, с гипертрофированным либидо, что вполне объяснимо в таких экстремальных ситуациях. Но не до такой же степени!
— Слышь, Костик, ты психиатр, да?
— Да, сейчас да. И психиатр, и сексопатолог, и социальный работник. Ты о последствиях подумал? Ну, трахнешь ты ее сегодня, ну, еще и завтра и послезавтра, а потом вывезешь ее в Москву, и че ты там с ней делать будешь? Отучать на корточках писать?
— И буду. И отучу. Лучше, кстати, с чистым листом работать, чем блядей наших московских под себя переделывать.
— Это ты сейчас так говоришь. А через неделю она тебе надоест — какать будет в углу в коридоре, или еще что, тогда чего делать будешь — в бордель сдашь?
— Щас по морде дам.
— Ладно, мальчик ты взрослый, наше дело было тебе мозги вправить — не хочешь адекватных людей слушать, не надо. Тебе расхлебывать.
Стасик во время этого разговора чувствовал себя очень неловко.
— Слушай, Кирилл, это, конечно, твое дело, мы давить не имеем права, но ты все-таки подумай еще раз, пока время есть.
— Да вы чего, мужики? Вы о чем? Какое время? Мы что, уже в вагоне СВ в Москву едем? Ты, Стас, говоришь, пока время есть? Да его, может, и нет уже. Может, нам считанные часы остались? Может, у меня появилась первая и последняя возможность пожить в счастливом браке? Хотя бы одну ночь!
За воротами послышался шум подъехавшего автомобиля, хлопнула дверца, открылась калитка, и во двор энергично зашел мужчина лет сорока. Кожаный пиджак, брюки (именно брюки!), кожаные туфли (именно туфли!), тонкие усики, загорелое лицо. По таким в прошлые годы сходили с ума на всех танцплощадках юга. Направился прямо к нам. Протянул руку. «Джабраил». Рукопожатия.
— Давайте пройдем в дом, сядем, поговорим, — речь почти без акцента.
Зашли в «гостиную». Она была пуста. Сели за стол.
— Вы, наверное, догадываетесь, зачем вы здесь, — сделал вступление Джабраил. — А вы старший? — он посмотрел на меня.
— Догадываемся. Я старший. А вы, простите, кто?
— Я ваш э-э-э… — он побарабанил пальцами по столу, — я ваш куратор. Я хотел бы объяснить вам ваши обязанности…
— Секундочку, — надо было срочно перехватывать инициативу, — мы свои обязанности много лет знаем, я хотел бы уточнить ВАШИ обязанности.
Джабраил растерялся. Все-таки мы были в некотором роде пленными. Я не дал ему продохнуть:
— Хочу обратить ваше внимание: мы — не пленные, явились сюда по доброй воле, в силу специфики нашей работы. Сразу хочу предупредить — навязать нам что-либо невозможно.
Джабраил усмехнулся.
— Пленные — не пленные, независимые. Зависимые! Уйти-то вы отсюда все равно не можете.
— А вы — можете?
Он не нашелся что ответить. Я продолжил.
— Давайте так. Мы — партнеры. На данном этапе мы сотрудничаем. Мы не выполняем никаких указаний, просто делаем свою работу. Для вас ведь очень важен сам факт нашего присутствия здесь. Кстати, именно об этом я договаривался с Надиром Хачилаевым (тут я приврал, но не станет же он проверять, да если и станет — что с того?). Кстати, Надир здесь?
— Без комментариев. Хорошо. Я понял. Не будем выяснять, кто круче, — это делу повредит (вот умница). Какие у вас возможности?
Я пожал плечами.
— Да так себе… Камера. Но здесь ведь нет перегона. Так что снимать можно только на будущее. А так — спутниковый телефон, всегда можно выйти в прямой эфир, хоть теле-, хоть радио. Но этих телефонов у вас у самих полно.
— Это не важно, вы могли вообще с пустыми руками приехать. Вы правильно сказали — важно само ваше присутствие здесь. Ваш голос узнают. Вы расскажете миру правду — пускай по телефону, не имеет значения.
— А кстати, какую я должен рассказывать правду? У нас с вами может быть разное представление.
— Как какую? Федералы стягивают войска, подгоняют авиацию — хотят задушить нашу маленькую республику. Сначала будут бомбить наши мирные села.
— Мирные?!
— Вы женщин, детей, стариков видели?
— Видели.
— Значит, села мирные.
— А я ведь могу рассказать и про оружие, которое видел даже у детей.
— А это пожалуйста — мы же должны защищаться. Наше дело правое — нашу правду не задушишь, не убьешь…