Безумная парочка
Шрифт:
– Потому же, почему ты не бросаешь Сару. Я привыкла к легкой жизни. Я в ловушке. Куда я могу пойти? Что буду делать? Снова работать манекенщицей? Я слишком стара и избалована.
Харри посмотрел на меня.
– Твои волосы уже не рыжие и не завитые.
Он словно хотел, чтобы они были прежними, или чтобы я снова имела ненатуральные зеленые глаза – что угодно, лишь бы мои черные от природы волосы не напоминали о нашем сходстве, о том, что я была его любимой сестрой, ради которой он однажды совершил убийство, которую не мог забыть.
– Что ты делаешь в Нью-Йорке? – спросила я его.
– Пишу роман.
– Роман?
Он засмеялся.
– Книгу
Но он не порвал с ней, роман не принес денег.
После той недели в Манхэттене мы с Харри продолжали встречаться украдкой, мимолетно, нервозно, мы оба боялись, что Сара или Иэн разоблачат нас. Мы никогда не проводили вдвоем больше нескольких часов, и всякий раз расставались с обновленным ощущением боли и сожаления… сожаления о том, что мы вынуждены снова покидать друг друга, и боли, вызванной мыслью о том, что лишь через год сможем урвать у нашей строго упорядоченной жизни несколько драгоценных часов свободы от наших супругов-собственников.
Наши встречи, короткие и опасные, всегда проходили в лондонских гостиницах. Я не могла найти предлог для поездки за границу, не вызвав у Иэна подозрений, и поскольку Сара начала каждую весну навещать своего отца в Суррее, Харри удавалось ускользать в Лондон, ссылаясь на встречу с портным. Конечно, это означало, что ему действительно приходилось отыскать портного и потратить часть «нашего» времени на примерки, чтобы потом продемонстрировать жене новый костюм или куртку для прогулок.
Хотя мне было легче уйти из дома (я якобы ходила днем по магазинам), я возненавидела эти гостиничные номера (мы никогда не встречались дважды в одном отеле), непроницаемые лица портье, торопливую любовь, спешное одевание, необходимость покидать гостиницу порознь и разбегаться в разные стороны. И все же, если бы не эти свидания, мучительные и печальные, вряд ли бы я смогла выносить мой брак. Во время нашей последней встречи Харри сказал то же самое о своем браке, и мы оба признались, что с годами терпеть наши длительные разлуки становилось все труднее.
– То, что я нахожусь вдали от тебя – это жестокая пытка, – сказал Харри, глотая поданное в номер виски. – Из-за этого я вдвое сильнее ненавижу Сару. Ситуация сводит меня с ума. Но если бы я не видел тебя хоть раз в год, я бы окончательно чокнулся.
Мы находились в маленьком отеле в Челси. Я помню, что там были обои с белыми и голубыми цветами, за окном шел дождь.
– Что мы будем делать? – спросила я, замечая, что неизменно задаю один и тот же вопрос, и Харри постоянно дает практически один и тот же ответ.
– Не знаю, но что-нибудь придумаю. Мы не можем так жить. Это бесчеловечно.
В этом году Харри не прислал мне весной традиционную записку с сообщением о дате своего прибытия в Англию. Обычно во втором сообщении он называл дату, время, гостиницу и фамилии, под которыми нам предстояло зарегистрироваться. Но на сей раз я не получила ни одного послания.
Я подходила к стойке «до востребования» на главном почтамте, расположенном на Трафальгарской площади, несколько раз в неделю, с конца марта до конца мая, и всякий узнавала, что для меня ничего нет. Наконец однажды, когда я почти потеряла надежду, клерк вручил мне письмо из Нью-Йорка. Конечно, эту короткую записку отправил Харри. В ней сообщалось, что этой весной он и Сара не прибудут в Лондон. Он обещал связаться со мной.
Я огорчилась, растерялась. Он свяжется со мной? Когда? Где?
Я проклинала Харри за туманность сообщения. Сколько мне придется ждать новой весточки? Проклинала себя за то, что так и не разорвала любовную связь с братом. Проклинала Иэна и Сару за то, что они разлучают нас. Проклинала жизнь за то, что она так несправедлива.
Я ждала… ждала… и однажды сентябрьским утром, когда я вовсе не думала о Харри, в дом принесли письмо. Иэн уехал в офис, а уборщица запаздывала. Записка Харри была такой короткой, что я до сих пор помню её содержание:
«Дорогая!
Крайне необходимо, чтобы ты и Иэн приехали на Рождество в Сент-Мориц. Встретимся наедине на склоне в Саластрейнсе, возле горнолыжной школы, в субботу, 22 декабря, в 11 часов утра. С любовью, Харри.»
Я посмотрела на мои абсурдно дорогие украшенные бриллиантами часы «Грима». До девяти часов оставалось несколько минут, значит, мне следовало поторопиться… принять ванну, надеть оранжевые штаны и оранжевую куртку с клетчатым черно-белым узором. Под неё я надену мою любимую черную кашемировую «водолазку».
К сорока одному году женщины часто начинают нервничать. Впереди маячит «полтинник» со всем, чем грозит этот возраст. Самым странным было то, что я не могла представить себя пятидесятилетней, это казалось нелепым, жестоким. Я всегда казалась себе едва разменявшей третий десяток. Но я уже не была молодой девушкой вроде Джинны и ненавидела за это падчерицу. У неё вчера начались месячные, она сообщила об этом Иэну и мне. Она сказала, что чувствует себя отвратительно.
Я не испытываю этих неприятных ощущений, потому что уже год не менструирую, хотя Иэн и не знает об этом. Да, пугавшие меня перемены начались. Возможно, если бы у нас с Иэном были дети, я бы не переживала так сильно, возможно, даже обрадовалась бы избавлению от ежемесячных мучений. Но у нас не было детей. Гинеколог, осматривавший меня несколько лет тому назад, считает, что причина в аборте, который я сделала после поездки в Нью-Йорк, забеременев от Харри.
«Его сделали неграмотно, – сказал врач, обследовав меня. – Если вы действительно хотите детей, как утверждаете, почему вы не сохранили беременность? Тем более что в 1963 году в Англии аборты были запрещены. Если вы не покидали страну, вам мог сделать операцию только доктор, лишенный права на медицинскую практику.»
«Да, верно.»
Недоумевающий гинеколог покачал головой.
Могла ли я сказать ему, что умирала от желания родить малыша, но это был бы ребенок моего брата? Могла ли я объяснить, что хотя никогда не считала мои отношения с Харри противоестественными (такими мне казались мои отношения с Иэном), я все же не могла игнорировать древнее табу относительно инцеста и опасность того, к чему должно было привести его нарушение: появление на свет физически или умственно неполноценного ребенка?
Я вздрогнула, подумав об этом. Я хотела иметь красивого малыша от Харри, живого, дышащего напоминания о том, как сильно мы любили друг друга. Но риск был чересчур велик. Генетика давала мне слишком мало шансов.
Иэн, естественно, не знал об этом аборте, как и о наступившей менопаузе. Я не сообщала ему о своем бесплодии, стыдясь этого факта. Я не знала, почему, но все равно стыдилась. Скажу ли я правду Харри? Я всегда делилась с Харри всем, и он поступал так же. У нас нет секретов друг от друга, никогда не было, однако мне страшно признаться ему в том, что я никогда не смогу родить. Возможно, я боюсь, что он разлюбит меня, что я перестану казаться ему привлекательной. В любом случае нет нужды говорить ему об этом сейчас.