Безутешные
Шрифт:
– По вторникам и пятницам, – вмешался подпивший.
– По вторникам и пятницам, извини. Естественно, Тео это помнил. В конце концов, он взял за правило ходить в галерею – это была небольшая белая комната – взял за правило ходить туда постоянно и делать вид, будто осматривает экспонаты.
– Чепуха…
– И ты был не единственный, не так ли, Тео? У тебя была уйма соперников. Юрген Хаазе. Эрих Брюль. Даже Хайнц Водак. Все они числились завсегдатаями.
– Еще Отто Рёшер, – ностальгически заметил Тео. – Он часто бывал там.
– Это так? Да, у Розы поклонников было хоть отбавляй.
– Я ни разу с ней не заговорил, – сказал Тео. – Только однажды, когда попросил каталог.
– Насчет Розы выяснилось вот что, – продолжал веснушчатый. – Все мы не успели еще стать подростками, как оказалось, что ни один из нас ей не ровня. Она прослыла совершенно невосприимчивой к любым авансам, которые отвергала самыми безжалостными способами. Вот почему бедняги вроде нашего Тео, поступая весьма разумно, даже и не пытались с ней заговорить. Однако стоило только известному лицу – какому-нибудь художнику, музыканту, писателю и так далее – оказаться проездом у нас в городе, она, отбросив всякий стыд, начинала ходить за ним по пятам. Она неизменно состояла в том или ином комитете, членство в котором открывало ей доступ к знаменитому визитеру. Она пробиралась на все приемы – спустя полчаса после начала буквально заговаривала припертого к стенке гостя, глядя ему прямо в глаза. Естественно, шли разные слухи – я разумею ее амурное поведение – но никто не мог ничего доказать. Она всегда была очень умна. Но если бы вы видели, как она кидалась на являвшихся к нам светил, вы бы не усомнились, что по крайней мере с некоторыми она вступала в близкие отношения. Редко кто способен был перед ней устоять: она обладала необыкновенной привлекательностью. Однако на местных жителей она даже и не смотрела.
– Ханс Йонгбод всегда утверждал, будто ее поддел, – вставил человек по имени Тео. Раздался дружный смех, несколько голосов презрительно повторили: «Ханс Йонгбод!» Педерсен, однако, обеспокоенно заерзал на месте.
– Господа, – начал он, – мы с мистером Райдером только что обсуждали…
– Я так с ней и не заговорил. Только один раз. Когда попросил каталог.
– А, Тео, брось! – Веснушчатый хлопнул товарища по спине, отчего тому пришлось согнуться. – Забудь. Посмотри, какая у нее сейчас судьба.
Тео, казалось, целиком ушел в свои мысли.
– Она была такой во всем. Не только в любви. У нее было время лишь для представителей артистического круга, а потом исключительно для подлинной элиты. К иным она не питала ни малейшего уважения. Здесь ее невзлюбили. Невзлюбили задолго до того, как она вышла замуж за Кристоффа.
– Если бы она не была так красива, – обратился ко мне веснушчатый, – ее ненавидели бы все до единого. А так всегда находились мужчины, подобные Тео, готовые поддаться ее чарам. Словом, в город к нам прибыл Кристофф. Профессиональный виолончелист, да еще сделавший прославленные записи! Роза вцепилась в него самым бессовестным образом. Ей было плевать, кто что подумает. Она-то знала, чего добивается, и отбросила всякие церемонии. Это было восхитительно в своем роде, хотя и отталкивающе. Кристофф был очарован – и в первый же год его пребывания у нас они поженились. Кристофф оказался тем, кого она ждала все это время. Что ж, надеюсь, она не прогадала. Шестнадцать лет состояла с ним в браке. Не так уж плохо. Но что теперь? Здесь с ним все кончено. Что она собирается делать дальше?
– Теперь ей даже и в галерее работы не получить, – сказал Тео. – За все годы она причинила нам слишком много боли. Ранила нашу гордость. С городом расквиталась – точно так же, как и сам Кристофф.
– Согласно одному мнению, – заявил веснушчатый, – Роза покинет город вместе с Кристоффом и не разлучится с ним, пока они не обоснуются где-нибудь на новом месте. Но вот мистер Дреммлер, – он указал пальцем на фигуру в переднем ряду, – убежден, что она останется здесь.
Человек, сидевший впереди, обернулся, заслышав свое имя. Он явно следил за дискуссией и потому веско произнес:
– О Розе Кленнер надо помнить, что ей свойственна робость. Я учился с ней в школе, мы были одноклассниками. Робость всегда ей сопутствовала, это ее проклятие. Город недостаточно для нее хорош, но чрезмерная боязливость мешает ей уехать. Ее робости многие не замечают, однако от нее ей никак не избавиться. Потому я и держу пари, что она останется. Останется и вновь попытает счастья. Будет надеяться подцепить какую-нибудь проезжую знаменитость. В конце концов, она все еще красивая женщина для своего возраста.
Высокий пронзительный голос из темноты сказал:
– Возможно, приударит за Бродским.
Эта реплика вызвала настоящий взрыв веселья.
– Вполне вероятно, – продолжал голос насмешливо-язвительным тоном. – Очень хорошо, он старик, да ведь и она уже немолода. Кто там еще в ее лиге? – дружный смех подбодрил говорившего. – Бродский для нее, в сущности, лучшая цель. Я бы его ей рекомендовал. В ином случае вся неприязнь, какую город питает к Кристоффу, обратится на нее. Но если она станет любовницей Бродского – или даже его женой, это лучший способ уничтожить всякую связь с Кристоффом. Что означает: она может просто-напросто сохранять свое… свое нынешнее положение.
Вокруг нас стоял сплошной хохот, зрители из трех передних рядов оборачивались к нам и принимали участие в веселье. Сидевший рядом со мной Педерсен кашлянул:
– Господа, прошу вас! Я огорчен. Что скажет обо всем этом мистер Райдер? Вы продолжаете думать о мистере Бродском – мистере Бродском, прошу не забывать, – думая о нем, вы продолжаете следовать своим старым представлениям. Вы изображаете себя в дурацком свете. Мистер Бродский больше не предмет для осмеяния. Как бы ни относиться к высказываниям мистера Шмидта о миссис Кристофф, личность мистера Бродского никоим образом не дает повода для забавы…
– Хорошо, что вы прибыли сюда, мистер Райдер, – вмешался Тео. – Но уже слишком поздно. Дела Дошли до такой точки, что попросту слишком поздно…
– Чепуха, Тео, – отрезал Педерсен. – Мы достигли оборотного момента, важного поворотного момента. Мистер Райдер и явился сообщить нам об этом. Не правда ли, сэр?
– Да…
– Слишком поздно. Мы проиграли. Почему бы нам не смириться с мыслью, что наш город – из числа обыкновенных бесстрастных и одиноких городов? Другие города смирились. По крайней мере, подчинимся доле прилива. Душа города – она не больна, мистер Райдер, она умерла. Теперь уже слишком поздно. Быть может, лет десять тому назад – тогда еще был шанс. Но не сейчас. Мистер Педерсен, – подвыпивший господин вяло указал на моего спутника, – вы, сэр. Это были вы и мистер Томас. И еще мистер Шмика. Все настоящие добрые джентльмены. Вы все кривили душой…
– Не будем начинать снова-здорово, Тео, – перебил веснушчатый. – Мистер Педерсен прав. Для покорного самоотречения время еще не настало. Мы открыли Бродского – мистера Бродского, и, насколько нам известно, он может…
– Бродский. Бродский. Слишком поздно. С нами покончено. Станем обычным бесстрастным современным городом – и ладно.
Рука Педерсена легла на мою:
– Мистер Райдер, мне очень жаль…
– Вы кривили душой, сэр! Семнадцать лет. Семнадцать лет у Кристоффа были развязаны руки – и он нигде не встречал сопротивления. А что вы предлагаете нам сейчас? Бродский! Мистер Райдер, теперь слишком поздно.