Безжалостное обольщение
Шрифт:
— Прошу прощения, Сайлас, я никак не ожидал от нее такой прыти. Вот если бы это была младшая сестра… — Он снова рассмеялся. — Положи ее в комнате наверху.
Они поднялись по показавшемуся Женевьеве довольно длинным лестничному маршу. Послышался звук открываемой двери, и девушка, все еще завернутая в одеяло, вдруг, словно рулон, покатилась но полу. Решительный щелчок замка, звук поворачиваемого в замочной скважине ключа — и ей была предоставлена полная возможность своими силами освобождаться от «упаковки».
При взгляде на вощеные фитили, тлеющие в ветвистых канделябрах, Женевьева сощурилась и заморгала.
Женевьева находилась в спальне, шикарной спальне с обтянутыми шелком стенами и со множеством разбросанных повсюду подушек. На туалетном столике лежали гребни, щетки, ручные зеркала. Девушка воспользовалась всем этим, чтобы привести себя в порядок, а потом, слегка нахмурившись, огляделась. Трудно было представить, что Доминик Делакруа, с его элегантностью и скрытой, но неоспоримой силой характера, живет в такой вульгарной роскоши. Кровать застелена розовым шелковым покрывалом, а канапе обиты бледно-голубой тканью с кружевными оборками. Из такой же ткани были сделаны шторы на высоких окнах. Мебель — вся резная, на гнутых ножках, зеркала и картина — в золоченых рамах с херувимами и гроздьями фруктов. Конечно, эта спальня принадлежала отнюдь не леди, во всяком случае — в понимании Женевьевы.
Подойдя к окну, она отдернула занавеску, отороченную бахромой, и выглянула на улицу. Та выглядела точно так же, как прочие улицы в Квартале: дома на противоположной стороне с замысловатым плетением балконных и оконных решеток и ничего, что позволило бы определить ее местонахождение. Улица была пустынна, что неудивительно, если принять во внимание время. Часы из золоченой бронзы на шкафу показывали десять: слишком поздно, чтобы отправляться на вечерние визиты, и слишком рано, чтобы возвращаться домой.
Женевьева отошла от окна как раз в тот момент, когда на лестнице послышались шаги. Девушка инстинктивно схватила свою накидку и завернулась в нее, набросив на голову капюшон и повернувшись спиной к двери. Почему-то она считала, что необходимо как можно дольше сохранять свое инкогнито, хотя похищение уже состоялось.
Ключ плавно повернулся в замке, и дверь распахнулась. Волосы у нее встали дыбом, сердце стучало прямо в ушах. Ладони покрылись испариной. Она всей кожей ощутила присутствие Доминика Делакруа. Послышался звон бокалов, звук льющегося вина, потом он заговорил:
— Я должен принести вам свои извинения, мадемуазель Латур, если вы находите, что с вами обращались немного невежливо. Разумеется, цель моя состояла вовсе не в том, чтобы причинить вам неудобства. Но и вам не следовало бороться с Сайласом. Выпейте бренди, надеюсь, вы почувствуете себя лучше.
Какой холодный голос! Он обвиняет ее в этой оскорбительной сцене! Страх улетучился. Женевьева резко повернулась лицом к Доминику. Капюшон упал с головы, открыв копну золотистых волос, на побледневшем от гнева лице яростно сверкали желто-карие глаза:
— Очень жаль, месье Делакруа, что в своем очаровательном приглашении вы не предупредили об опасности сопротивления, — выпалила она дрожащим голосом, но тут же осеклась под стальным взглядом Делакруа.
В этот момент Женевьева вдруг поняла, что находится в страшной опасности. Как она могла с таким легкомыслием отнестись к тому, что поняла при первом же взгляде на капера? Это не был обычный человек с обычными реакциями. Он опасен, абсолютно лишен совести и за вмешательство в свои дела или сопротивление безжалостно мстителен.
Очень медленно подняв бокал, Доминик откинул голову и опрокинул в горло его содержимое резким движением кисти. Затем осторожно поставил бокал на поднос из чеканного серебра.
— Значит, младшая сестричка решила сыграть роль жертвенного ягненка. Так?
Поскольку девушка, казалось, онемела, Доминик подошел к ней поближе. Его движения были исполнены легкости и гибкости: сильный, атлетически сложенный мужчина, чей каждый шаг нес нескрываемую угрозу. Женевьева невольно отпрянула.
— Без этой накидки вам будет удобнее. — Он развязал шнурки капюшона, при этом каждое прикосновение его пальцев обжигало шею, словно пламя свечи; накидка, упавшая с плеч, была отброшена в кресло, и Женевьева застыла, загипнотизированная этим бирюзово-мерцающим взглядом. — Интересно, дорогая маленькая Женевьева, отдавали ли вы себе отчет в том, что жертва действительно потребуется? — задумчиво продолжал Доминик. — Я не предполагал, что из таких, как вы, получаются мученики. Вы мало похожи на тех, для кого смиренное принесение себя в жертву — смысл жизни.
— Вы не совсем правильно меня поняли, — Женевьева наконец снова обрела дар речи и приготовилась объяснить, что оказалась здесь не для того, чтобы, заменив сестру, помешать выполнению дерзкого плана, а чтобы стать скорее добровольной помощницей капера, чем жертвой.
— Нет, — мягко перебил он, подцепив пальцем тонкую золотую мерцавшую цепочку, подчеркивавшую ее изящную шею и прозрачность кожи, — это вы все не так поняли. Разве я недостаточно внятно объяснил вам это на складе? Мне казалось, я предельно точно дал вам понять, каковы будут последствия, если вы не прекратите нарушать мои планы.
Женевьева судорожно сглотнула, почувствовав, как его пальцы слегка сжали ей горло. Однако сумела придать голосу беспечно-храбрую интонацию, хотя усердно скрываемый страх все же добавил ему некоторую хрипловатость:
— Ваши слова были абсолютно недвусмысленны, месье, но запугивания на меня не действуют.
Потемневшими глазами он блуждал по ее лицу, шее, плечам, тяжело вздымавшейся груди, спускаясь ниже, к легкой округлости бедер:
— Тогда мне остается лишь констатировать, что вы сочли мои обещания неотразимо привлекательными. — Под наигранно сладкой интонацией таилось оскорбление, а унижающим взглядом капер словно раздевал ее.
Доминик запустил пальцы в рассыпавшиеся по плечам волосы, откинул ей голову назад, и Женевьева, зная уже, что за этим последует, словно загипнотизированная, смотрела, как он приближает свои губы к ее. Внезапная дрожь пронзила все ее тело, как и в прошлый раз, затем по нему стало разливаться тепло, и, наконец, когда капер прижал ее к себе, девушка ощутила горячую вспышку стыда. Губы ее разомкнулись едва ли не раньше, чем он требовательно раздвинул их своими губами. Доминик все еще, словно на крючке, держал ее на поддетой пальцем цепочке, но другой рукой скользил по ее горлу, поглаживая нежную кожу под подбородком.