Безжалостный
Шрифт:
– Лучше постучи.
– Если здесь кто-то и есть, так только призраки.
– На всякий случай… постучи.
Мы поднялись на крыльцо. Я нашел кнопку звонка, позвонил.
И когда уже собрался отвернуться от двери, свет вспыхнул за занавесками, закрывавшими длинные узкие окна по обе стороны двери.
Дверь открыл мужчина лет шестидесяти, выглядывавший так, словно среди его предков была охотничья собака. Под большими и грустными глазами висели мешки, кожи с которых хватило бы на пару перчаток. Обвисала кожа и на челюсти, ее складки
– Чем могу вам помочь? – спросил он.
Уверовав, что дом пуст, я не приготовил истории на случай, если кто-то откроет дверь.
И тут же услышал свой голос:
– Доброе утро, сэр. Если у вас есть время, мы бы хотели посидеть и поговорить с вами об Иисусе.
– Что же, сынок, – ответил он, – я восхищаюсь, что вы распространяете Его слово, но я хожу в одну церковь тридцать лет и не хочу ничего менять.
Я знал, что хорошие евангелисты, которые ходят от двери к двери, так легко не сдаются, но понятия не имел, что еще сказать, поэтому улыбнулся, кивнул и прошелся языком по рту, в надежде отыскать какие-нибудь слова.
– Извините, сэр, не вы ли шериф Уолберт? – прозвучал голос Пенни.
– Был им, мэм. Теперь я просто Уолберт, и зовут меня Трумэн.
– С вами они поступили неправильно, – добавила Пенни.
– Что ж, мэм, многое из того, что одни люди делают другим, неправильно, и со мной обошлись не так уж плохо, как с некоторыми.
Совершенно дезориентированный, я улыбнулся Пенни, как, по моему разумению, евангелист, который ходит от двери к двери, мог бы улыбнуться жене, когда хотел знать, а о чем она, черт побери, говорит.
Пенни повернулась ко мне.
– Мои поиски в Интернете. Мистер Уолберт был шерифом, когда Том… когда все это здесь произошло. Он едва начал расследование, как округ уволил его, сославшись на достижение им предельного возраста, шестидесяти двух лет.
– Шериф, который избирался до меня, ушел на пенсию в семьдесят два года, – пояснил Уолберт. – Об этой норме никто никогда не вспоминал. Если на то пошло, уж простите мой цинизм, я не уверен, что она существовала ранее.
Понимая, что Уолберт может стать союзником, я решил прощупать его позицию:
– Это ужасно, то, что сделал Томас Лэндалф.
– Я бы сказал, это ужасно, кто бы это ни сделал.
– Но убить жену и дочь, – в моем голосе слышалось отвращение.
– В заповедях сказано: «Не убий». И Моисей не делил убийства на категории, какие хуже других. Если вы собираетесь ходить от двери к двери со словом Иисуса, мистер Гринвич, вы должны ознакомиться с материалом.
Я поморщился, услышав свою фамилию, повернулся к Пенни.
– Это все волосы. Мне следовало надеть шляпу.
– Шериф, – она пропустила мои слова мимо ушей, – думаю, мы все знаем, что Том Лэндалф никого не убивал и не совершал самоубийства. Ваше присутствие здесь позволяет надеяться, что мы можем обменяться информацией.
– Вам лучше зайти, – Уолберт отступил на шаг.
Пенни и я сами привели Майло в дом убийств, причем не только тех, что принадлежали прошлому.
Глава 51
Мне и Пенни Трумэн Уолберт налил по кружке крепчайшего кофе.
– Я прочитал ваши книги, мистер Гринвич, потому что их рекомендовал Том, и он был прав. – Бывший шериф повернулся к Майло. – Мистер Великан, я могу предложить вам колу или апельсиновый сок.
Майло совершенно не обиделся, наоборот, новое имя ему понравилось, и он попросил сок.
– Роберта Карильо, она занимается продажей этого дома, разрешила мне пожить здесь месяц-другой, – пояснил Уолберт. – Все равно никто не спешит с покупкой. Не то чтобы я хотел здесь жить. Но, возможно, живя здесь, я что-то с чем-то свяжу или найду то, что ранее упустил. Том, Джанет, Мелани, они мне были как родные. У копа толстая шкура, но тут меня проняло.
Уолберт завтракал, когда мы приехали. И теперь стоял у раковины и половиной гренка стирал с тарелки остатки желтка.
– С самого начала я понял, что дело нечисто. Чувствовалось, что все подстроено. Улики говорили о том, что у нас три убийства, а не два убийства и самоубийство, но не прошло и пяти дней после случившегося, как меня против моей воли отправили на пенсию.
– Кто отправил?
– Ревизионная комиссия округа. Половина из них – проныры, от которых можно ждать чего угодно. Но другие-то – нормальные люди, и я удивился, что решение они приняли единогласно.
– Кто-то хотел отстранить вас от расследования, – заявила Пенни.
– Похоже на то. И этот «кто-то» заплатил немалые деньги, чтобы добиться полного единодушия комиссии, или сильно запугал хороших людей. Всматриваясь в лица членов комиссии, я понимал, что прав и в первом, и во втором. Они выглядели и забитыми, словно боялись, и самодовольными, как будто за свой испуг получили приличное вознаграждение.
– И кто теперь шериф? – спросила Пенни.
– До выборов они назначили шерифом Неда Джадда, одного из моих помощников. Нед – человек хороший, но очень уж туп. Он принял версию двух убийств и самоубийства. Теперь он избегает меня из-за стыда, хотя и не знает, что это стыд. Думает, что может поставить меня в неудобное положение.
– Вы, действительно, живете здесь в надежде, что вас что-то осенит? – спросил я, когда Уолберт поставил в раковину пустую тарелку.
– Возможно. По правде говоря, я это делаю, чтобы позлить и вывести из себя членов ревизионной комиссии округа. Если они подумают, что я что-то нарыл, один или двое захотят заехать и узнать, что именно, и, вполне вероятно, выболтают что-то важное, сами того не зная.
Зазвонили в дверь.
– Вы кого-нибудь ждете? – спросила Пенни.
Уолберт нахмурился.