Беззвездное море
Шрифт:
Закери щелкает тумблером номер семь.
Однако свет не включается, корпус не поднимается. Вместо легкого цоканья – лязг металла по металлу.
Закери выключает его снова. И тут понимает, в чем дело.
Достает “Век сказаний, или Красоту мифологии” из кармана пальто, помещает ее туда, где лежал томик в коричневом кожаном переплете, и снова пробует седьмой тумблер.
На этот раз он весело цокает, и свет вспыхивает, а основание витрины поднимается к стеклу, заперев внутри книги.
Закери смотрит на часы, осознав, что понятия не имеет, сколько
Стараясь сделать это бесшумно, закрывает за собой дверь. Сопровождающей девушки в поле зрения нет, но с первого этажа доносится, слов не разобрать, ее голос.
На полпути вниз по лестнице, когда Закери готовится ступить на тот марш, что спускается в главный холл, голос становится громче, а слова различимы.
– Нет, вы не понимаете, он сейчас здесь, – говорит сопровождающая, которая больше его не сопровождает.
Пауза. Он замедляет шаг и смотрит вниз, за поворот лестницы. Голос меж тем становится все более беспокойным. Доносится он сквозь открытую дверь вблизи лестницы, которую Закери, поднимаясь наверх, не заметил.
– Я думаю, он знает больше, чем мы полагали. Я не знаю, есть ли у него книга. Я думала. Простите. Я не… да, я вас слушаю, сэр. Под любым предлогом, я поняла.
Судя по паузам, она говорит по телефону. Он крадется, стремительно и неслышно, следя за тем, чтобы не принялись названивать потревоженные дверные ручки, и наконец оказывается внизу. Отсюда ему видна комната, где, спиной к нему, молодая женщина говорит в трубку старомодного, с наборным диском, телефона, который стоит на письменном столе темного дерева. Рядом с телефоном моток шерсти и наполовину связанный на спицах шарф, и тут Закери понимает, почему лицо девушки показалось ему знакомым.
Она присутствовала на том занятии у Кэт. Она та якобы филологиня, которая не переставая вязала.
Закери ныряет за лестницу и, скрывшись там, замирает. Женщина молчит, но он не слышал, чтобы аппарат щелкнул, как бывает, когда трубка ложится на рычаг. Незамеченный, он крадется вдоль основания лестницы, пока не доходит до двери. Открывает ее тихонько, обнаруживает ступеньки куда менее нарядные, ведущие на нижний этаж.
Закери закрывает дверь за собой и медленно, осторожно переступает со ступеньки на ступеньку, молясь про себя, чтобы они не скрипнули. На полпути вниз он, кажется ему, слышит, что трубку повесили, а потом топот, словно у него над головой идут вверх по ступенькам.
Лестница, по которой следует он, приводит его в темную комнату, заставленную ящиками и коробками. Свет просачивается внутрь лишь сквозь двойную дверь из матового стекла, каковая, догадывается Закери, выведет его на волю. Другой двери, похоже, нет, но он все-таки оглядывается, на всякий случай.
Дверь заперта на несколько задвижек, но все они легко открываются, и требуется меньше времени, чем Закери ожидал, чтобы выбраться наружу, на холод. Идет легкий снежок, яркие снежинки, подхваченные ветром, кружат над ним, многим так и не суждено долететь
Несколько ступенек ведут в сад, где сейчас только лед и камни. От улицы сад отделен черной кованой оградой под стать решеткам на окнах. Калитка в глубине выведет в переулок. Закери идет к ней медленней, чем ему бы хотелось, однако парадные туфли его не годятся для бега по заледенелым камням.
Где-то далеко воет сирена. К ней присоединяется автомобильный гудок.
У калитки Закери сбивает со щеколды слой льда. Кажется, можно перевести дыхание.
– Уже уходите? – раздается вдруг голос из-за спины.
Закери оборачивается, не снимая руки со щеколды.
На ступеньках перед открытой дверью из матового стекла стоит дама-медведица, все еще в шубке, еще больше и в то же время меньше напоминающая медведицу, поскольку ласково улыбается.
Закери не отвечает, но и двинуться с места не может.
– Останьтесь! Выпьем по чашечке чаю! – светски-любезным тоном говорит дама, на первый взгляд, пренебрегающая тем фактом, что стоят они на снегу и гость застигнут на том, что глухой ночью уходит из дому с ворованной книгой.
– Поверьте, мне надо бежать, – отвечает Закери, сумев подавить нервный смешок, который готов был сопроводить это правдивое заявление.
– Мистер Роулинс, – говорит дама, спустившись на одну ступеньку, но этим и ограничившись. – Уверяю вас, мистер Роулинс, вы в безвыходном положении. Каких бы версий вы ни придерживались насчет того, что сейчас здесь происходит, чью бы сторону вас ни уговорили принять, поверьте, вы ошибаетесь. Вы влипли в историю, в которой вам делать нечего. Прошу вас, вернемся в дом, выпьем чаю и побеседуем, а потом можете отправляться. В качестве жеста доброй воли я оплачу вам обратный билет в Вермонт. Вы вернетесь к своим занятиям, и мы сделаем вид, что ничего этого не было.
У Закери все кипит в голове от разноречивых вопросов. Кому верить, что делать, как его угораздило, почти ничего не зная, влипнуть со всеми потрохами неизвестно во что, и все это в один вечер. Строго говоря, нет никаких весомых причин доверять Дориану больше, чем этой женщине. Ответов на все эти вопросы у него нет.
Но один все-таки есть, и вот он позволяет очень легко принять решение здесь, сейчас, на снегу.
Ни под каким видом не собирается он вернуться в Вермонт и жить дальше, притворяясь, что ничего этого не было. Сейчас – ни за что.
– Со всем уважением вынужден отклонить ваше приглашение, – говорит он, дергает на себя калитку, и та распахивается, обдав его снегом и льдом.
Не оглянувшись на даму, которая по-прежнему стоит на ступеньках, он бежит по проулку со всей прытью, какую допускает его непрактичная обувь.
В конце проулка обнаруживается еще одна калитка, и, возясь с защелкой, он замечает Дориана, который, как обещал, стоит через дорогу, спиной прислонясь к стене, и в свете открытого на углу по сию пору бара глубоко погружен в “Сладостные печали”, и при том хмурится, читая, в манере, которую Закери находит знакомой.