Библиотечка журнала «Советская милиция», 6(36), 1985 г.
Шрифт:
Он постоял на краю полянки, помедлил, решая, в какой из палаток руководитель экспедиции — хочешь не хочешь, не избежать с ним встречи — и двинулся к крайней.
Не успел приблизиться на десяток шагов, как из палатки ему навстречу шагнул полный лысоватый мужчина лет пятидесяти, в очках, одетый в спортивное трико.
— Что вам угодно, молодой человек? — напористо, недружелюбно спросил он.
— Вы будете руководитель экспедиции?
— Да, я. Профессор Антропянский. Слушаю вас. — Взгляд оставался недружелюбным, а в голосе слышалось нетерпение.
Шатохин показал удостоверение, в нескольких словах объяснил
Антропянский нетерпеливо выслушал, едва взглянув на удостоверение, спросил:
— А почему, собственно, вы обратились к нам? Здесь, как вам, вероятно, известно, научная ботаническая экспедиция старейшего в Сибири университета. Партия в полевых условиях решает серьезные научные задачи. Неужели вы полагаете, что мы имеем общее с уголовным миром?
Тисленко не зря предупреждал, что с руководителем ботаников сговориться сложно, однако он, пожалуй, смягчил краски.
— Разве я так сказал? — Шатохин с трудом подавил растущее ответное раздражение.
— А зачем вы тогда пришли в расположение лагеря?
— Видите ли, произошло преступление, — стараясь быть мягким, четко выговаривал каждое слово Шатохин. — Мне нужно поговорить с людьми.
— А я повторяю, здесь люди занимаются научными изысканиями, а не подглядывают за преступниками. Если ваше воображение диктует вам искать их здесь, ошибаетесь. В партии ни одного постороннего человека. Все аспиранты и студенты, я сам подбирал кандидатуры и несу ответственность за каждого.
— А вам не кажется, профессор, — с досадой сказал Шатохин, — что вы берете на себя слишком много и мешаете следствию?
— Мне кажется, молодой человек, это вы пришли сюда и мешаете нормально работать...
В лагере больше делать было нечего. Шатохин с сожалением поглядел на толпившихся за профессорской спиной членов экспедиции и побрел прочь.
БЫЛ ПОЛДЕНЬ, солнце стояло в зените и сильно припекало, когда Шатохин возвратился в поселок.
Настроение было скверное. После неудачного визита к ботаникам он наведался еще на Никонову заимку к старику Тобольжину. Старик был не местный — нежемский, а под Черданск переселился лет десять назад. Историю этого переселения знал весь район. В Кургане у него было два сына. Когда ему исполнилось семьдесят и он овдовел, сыновья написали, чтобы продавал дом и перебирался к ним. Не переносивший одиночества обрадованный старик так и поступил. В спешке отдал свой добротный пятистенок за полцены и подался в Курган. Первые месяцы действительно жилось хорошо, а потом пошло вкривь-вкось. Был он колхозник-артельщик и пенсию заслужил с гулькин нос. Выходило, иждивенец прибыл. Сыновья под напором жен дружно отсылали его, словно футбольный мяч, друг к другу. И в один прекрасный день подвели черту: посоветовали ему отправляться в интернат для престарелых.
Вот тогда он и драпанул без оглядки назад. Из-за прошлой проклятой спешки выкупить свой дом он не смог. Припомнил заимку, на которой в гражданскую парнишкой еще хоронился от колчаковского набора, да и навострил туда лыжи. Так и жил отшельником на заимке круглый год. Гостевание у сыновей словно влило в него молодые силы. И прежде в лодырях не числился, но после возвращения в работе развернулся, как в лучшие свои годы. Без свободных минуток жил. Летом — пасека, грибы да ягоды; рыбалка да плетение корзин — круглый год. Самых удачливых черданских добытчиков обставлял в заработке. Только личной прибыли от этого не имел. Раздобыл где-то адрес ближайшего интерната для престарелых и аккуратно переводил туда выручку от трудов своих. А квитанции переводов заказными письмами сыновьям своим слал. Тем жил и менять жизнь не думал.
Старик шнырял везде и отличался особой приметливостью. Шатохин надеялся на него особенно. Однако последние дни Тобольжин безвылазно был на заимке, коптил рыбу — ни много ни мало три центнера — и, встретив Шатохина, принялся выпытывать насчет цен на рыбу в Нежме. Шатохин с жалостью глядел на вздрагивающие, перетрудившиеся на три жизни вперед руки. Посидел немного и откланялся.
Больше при всем желании Шатохин не мог ни с кем поговорить. На полторы сотни верст в округе ни души. Как ни крути, нужно ехать в тайгу. К сборщикам папоротника. Не может быть, чтобы из всей деревни никто ничего подозрительного прежде не заметил.
Идя пустынной улицей поселка, он прикидывал, вызвать ли вертолет или ехать по реке моторкой.
До Марииной избы оставалось пройти десятка три шагов, когда его окликнули. Шатохин обернулся. Высоко вскидывая ноги, к нему бежал парень в джинсовом облегающем тело костюме. Шатохин остановился, ждал, когда он приблизится.
— Боялся, уедете, не застану, — переводя дыхание, сказал парень. — Тисленко говорил, вы приходили, когда мы спали.
Шатохин кивнул.
— Сразу договоримся, — начал парень, — мне ни славы, ни имени в протоколе не нужно. Поможет, добрым словом вспомните, нет — ничего не поделаешь. Идет?
Шатохин скользнул взглядом по крепкой, выпирающей из тесной куртки груди, по массивной бляхе пожарной авиалесоохраны, перевел глаза на веснушчатое юное лицо. Согласился:
— Идет.
— Ну и хорошо, — облегченно вздохнул парень. — На первое наблюдатель полетел в сторону Коломинских Грив. И я с ним. Договорились, он меня во Фроловку забросит, деревня старообрядческая по пути. Слыхали, может? Дома там сохранились. Пока он облет делает, я по домам решил пройтись. Может, старина там какая найдется, иконы... Что вы смотрите так? Мне они век не нужны. Тут знакомый один просил.
Ну, высадил он меня прямо около домов, там их четыре штуки на правом берегу Каргалы. И один еще, совсем развалина. Времени в обрез, я сразу по домам пошел. Быстро все оглядел, в последнем у печки стою, курю. Слышу, вроде, тарахтит вертолет. К окну подошел и гляжу; по противоположному берегу двое бегут к реке. Добежали, вниз прыгнули. И тут же моторка взревела. Мне из окна не видно. Пока на улицу вышел, до берега добежал, только корма и мелькнула на повороте. А тут и вертолет вернулся.
— Лиц не успел разглядеть?
— Сразу чувствуется, во Фроловке не бывали, — покровительственным тоном сказал парень. — Дома-то не на самом берегу. Метров за двести, да речки ширину учитывайте. В плащах да сапогах, это точно. А больше что сказать...
— Лодку случайно не запомнил?
— Обыкновенная, тут у всех такие. Что-то типа «прогресса», я в них слабо разбираюсь. В молодости на скутерах гонял, вот их разве что по волне и угадаю.
Шатохин еле сдержал улыбку: в какой молодости его собеседник гонял на скутерах, если ему едва ли сравнялось двадцать.