Библиотека мировой литературы для детей, т. 15
Шрифт:
— Глупый!.. Я в отцы ей гожусь, а не то чтобы какие подлости думать…
Однако Чижик не продолжал разговора в этом направлении и несколько смутился.
А Иван между тем говорил вкрадчивым тенорком:
— Я, Федос Никитич, и сам ничего лучшего не желаю, как жить, значит, в полном с вами согласии. Вы сами мною пренебрегаете…
— А ты форц-то свой брось… Вспомни, что ты матросского звания человек, и никто тобой пренебрегать не будет… Так-то, брат… А то, в денщиках околачиваясь, ты и вовсе совесть забыл… Барыне кляузничаешь… Разве это хорошо?.. Ой, нехорошо это!.. Неправильно…
В эту минуту раздался звонок. Иван бросился отворять двери.
Пошел и Федос встречать Шурку.
Марья Ивановна пристально оглядела Федоса и произнесла:
— Ты пьян!..
Шурка, хотевший было подбежать к Чижику, был резко отдернут за руку.
— Не подходи к нему… Он пьян!
— Никак нет, барыня… Я вовсе не пьян… Почему вы полагаете, что я пьян?.. Я, как следует, в своем виде и все могу справлять… И Лександру Васильича уложу спать и сказку расскажу… А что выпил я маленько… это точно… У боцмана Нилыча… В самую плепорцию… по совести…
— Ступай вон! — крикнула Марья Ивановна. — Завтра я с тобой поговорю.
— Мама… мама… Пусть меня Чижик уложит!
— Я сама тебя уложу! А пьяный не может укладывать.
Шурка залился слезами.
— Молчи, гадкий мальчишка! — крикнула на него мать… — А ты, пьяница, чего стоишь? Ступай сейчас же на кухню и ложись спать.
— Эх, барыня, барыня! — проговорил с выражением не то упрека, не то сожаления Чижик и вышел из комнаты.
Шурка не переставал реветь. Иван торжествующе улыбался.
На следующее утро Чижик, вставший, по обыкновению, в шесть часов, находился в мрачном настроении. Обещание Лузгиной «поговорить» с ним сегодня, по соображениям Федоса, не предвещало ничего хорошего. Он давно видел, что барыня терпеть его не может, зря придираясь к нему, и с тревогой в сердце догадывался, какой это будет «разговор». Догадывался и становился мрачнее, сознавая в то же время полную свою беспомощность и зависимость от белобрысой, которая почему-то стала его начальством и может сделать с ним все, что ей угодно.
«Главная причина — зла на меня, и нет в ей ума, чтобы понять человека!»
Так размышлял о Лузгиной старый матрос и в эту минуту не утешался сознанием, что она будет на том свете в аду, а мысленно довольно-таки энергично выругал самого Лузгина за то, что он дает волю такой «злющей ведьме», как эта белобрысая. Ему бы, по-настоящему, следовало усмирить ее, а он…
Федос вышел на двор, присел на крыльце и, порядочно- таки взволнованный, курил трубочку за трубочкой в ожидании, пока закипит поставленный им для себя самовар.
На дворе уже началась жизнь. Петух то и дело вскрикивал как сумасшедший, приветствуя радостное, погожее утро. В зазеленевшем саду чирикали воробьи и заливалась малиновка. Ласточки носились взад и вперед, скрываясь на минутку в гнездах, и снова вылетали на поиски за добычкой.
Но сегодня Федос не с обычным радостным чувством глядел на все окружающее. И когда Лайка, только что проснувшаяся, поднялась на ноги и, потянувшись всем своим телом, подбежала, весело повиливая хвостом, к Чижику, он поздоровался с ней, погладил ее и, словно бы отвечая на занимавшие его мысли, проговорил, обращаясь к ласкавшейся собаке:
— Тоже, брат, и наша жизнь вроде твоей собачьей… Какой попадется хозяин…
Вернувшись на кухню, Федос презрительно повел глазами на только что вставшего Ивана и, не желая обнаруживать перед ним своего тревожного состояния, принял спокойно-суровый вид. Он видел вчера, как злорадствовал Иван в то время, когда кричала барыня, и, не обращая на него никакого внимания, стал пить чай.
На кухню вошла Анютка, заспанная, немытая, с румянцем на бледных щеках, имея в руках барынино платье и ботинки. Она поздоровалась с Федосом как-то особенно ласково после вчерашней истории и не кивнула даже в ответ на любезное приветствие повара с добрым утром.
Чижик предложил Анютке попить чайку и дал ей кусок сахара. Она наскоро выпила две чашки и, поблагодарив, поднялась.
— Пей еще… Сахар есть, — сказал Федос.
— Благодарствуйте, Федос Никитич. Надо барынино платье чистить поскорей. И неравно ребенок проснется…
— Давай я, что ли, почищу, а ты пока угощайся чаем! — предложил Иван.
— Тебя не просят! — резко оборвала повара Анютка и вышла из кухни.
— Ишь какая сердитая, скажите пожалуйста! — кинул ей вслед Иван.
И, покрасневший от досады, взглянул исподлобья на Чижика и, усмехнувшись, подумал: «Ужо будет тебе сегодня, матрозне!»
Ровно в восемь часов Чижик пошел будить Шурку. Шурка уже проснулся и, припомнив вчерашнее, сам был невесел и встретил Федоса словами:
— А ты не бойся, Чижик… Тебе ничего не будет!..
Он хотел утешить себя и своего любимца, хотя в душе и далеко был не уверен, что Чижику ничего не будет.
— Бойся — не бойся, а что бог даст! — отвечал, подавляя вздох, Федос. — С какой еще ноги маменька встанет! — угрюмо прибавил он.
— Как с какой ноги?
— А так говорится. В каком, значит, карактере будет… А только твоя маменька напрасно полагает, что я вчера пьяный был… Пьяные не такие бывают. Ежели человек может как следует сполнять свое дело, какой же он пьяный?..
Шурка вполне с этим согласился и сказал:
— И я вчера маме говорил, что ты совсем не был пьян, Чижик… Антон не такой бывал… Он качался, когда шел, а ты вовсе не качался…
— То-то и есть… Ты вот малолеток и то понял, что я был в своем виде… Я, брат, знаю меру… И папенька твой ничего бы не сделал, увидавши меня вчерась. Увидал бы, что я выпил в плепорцию… Он понимает, что матросу в праздник не грех погулять… И никому вреды от того нет, а маменька твоя рассердилась. А за что? Что я ей сделал?