Библиотека мировой литературы для детей, т. 15
Шрифт:
Нилыч, видимо подавленный таким благородством жены, воскликнул:
— Да, Федос… Петровна, одно слово…
В конце обеда разговор сделался оживленнее. Нилыч уже заплетал языком и размяк. Чижик и боцманша, оба красные, были клюкнувши, но нисколько не теряли своего достоинства.
Федос рассказывал о белобрысой, о том, как она утесняет Анютку и какой у них подлый денщик Иван, и философствовал насчет того, что бог все видит и наверное быть Лузгинихе в аду, коли она не одумается и не вспомнит бога.
— Как вы полагаете, Авдотья Петровна?
— Другого места ей не будет, сволочи! — энергично
— Небось там, в пекле значит, ее отполируют в лучшем виде… От-по-ли-ру-ют! Сделай одолжение! Не хуже, чем на флоте! — вставил Нилыч, имевший, по-видимому, об аде представление как о месте, где будут так же отчаянно пороть, как и на кораблях. — А повару раскровяни морду. Не станет он тогда кляузничать.
— И раскровяню, ежели нужно будет… Совсем оголтелый пес. Добром не выучишь! — проговорил Чижик и вспомнил об Анютке.
Петровна стала жаловаться на дела. Совсем нынче подлые торговки стали, особенно из молодых. Так и норовят из-под носа отбить покупателя.
— А мужчинское известное дело. Матрос да солдат к молодым торговкам лезет, как окунь на червя… Купит на две копейки, а сам, бесстыдник, норовит уколупнуть бабу на рубь… А другая подлющая баба и рада… Так зенками и вертит…
И, словно припомнив какую-то неприятность, Петровна приняла несколько воинственный вид, подперев бок своею здоровенною рукой, и воскликнула:
— А я терплю-терплю, а глаза черномазой Глашке выцарапаю! Знаете Глашку-то?.. — обратилась боцманша к Чижику. — Вашего экипажа матроска… Марсового Ковшикова жена?..
— Знаю… За что же вы, Авдотья Петровна, хотите Глашку проучить?
— А за то самое, что она подлая! Вот за что… У меня покупателев неправильно отбивает… Вчера подошел ко мне антиллерист… Человек уже в возрасте в таком, что старому дьяволу нечего разбирать бабьи подлости… Ему на том свете уж и паек готов… Ну, подошел к ларьку — так по правилам, значит, уже мой покупатель, и всякая честная торговка должна перестать драть глотку на зазыв… А Глашка заместо того, мерзавка, грудь пятит, чтобы ульстить антиллериста, и голосом воет: «Ко мне, кавалер!.. Ко мне, солдатик бравый!.. Я дешевле продам!» И зубы скалит, толсторожая… И что бы вы думали?.. Старый-то облезлый пес облестился, что его, дурака, молодая баба назвала бравым солдатиком, и к ней… У нее и купил. Ну, и отчесала же я их обоих: и антиллериста и Глашку!.. Да разве эту подлюгу словом проймешь!
Федос и в особенности Нилыч хорошо знали, что Петровна в минуты возбуждения ругалась не хуже любого боцмана и могла, казалось, пронять всякого. Недаром все на рынке — и торговки и покупатели — боялись ее языка.
Однако мужчины из деликатности промолчали.
— Беспременно выцарапаю ей глаза, ежели еще раз Глашка осмелится! — повторила Петровна.
— Небось не посмеет!.. С такой, можно сказать, умственной бабой не посмеет! — проговорил Нилыч.
И, несмотря на то, что уже был достаточно «зарифившись» и еле плел языком, обнаружил, однако, дипломатическую хитрость, начав выхваливать добродетели своей супруги… Она, дескать, и большого ума, и хозяйственна, и мужа своего кормит… Одним словом, такой другой женщины не сыскать по всему Кронштадту. После чего намекнул, что если бы теперь по стаканчику пива, то было бы самое лучшее дело… Только по стаканчику…
— Как ты об этом полагаешь, Петровна? — просительным тоном проговорил Нилыч.
— Ишь ведь, старый хрыч… к чему подъезжает!.. И без того ослаб… А еще пива ему дай… То-то лестные слова молол, лукавый.
Однако Петровна говорила эти речи без сердца и, как видно, сама находила, что пиво вещь недурная, потому что вскоре надела на голову платок и вышла из комнаты.
Через несколько минут она вернулась, и несколько бутылок пива красовались на столе.
— И провористая же баба Петровна, я тебе скажу, Федос… Ах, что за баба! — повторил в пьяном умилении Нилыч после двух стаканов пива.
— Ишь, разлимонило уже! — не без снисходительного презрения промолвила Петровна.
— Меня разлимонило? Старого боцмана?.. Неси еще пару бутылок… Я один выпью… А пока вали, милая супруга, еще стаканчик…
— Будет с тебя…
— Петровна! Уважь супруга…
— Не дам! — резко ответила Петровна.
Нилыч принял обиженный вид.
Был уже пятый час, когда Федос, простившись с хозяевами и поблагодарив за угощение, вышел на улицу. В голове у него шумело, но ступал он твердо и с особенною аффектацией, становился во фронт и отдавал честь при встрече с офицерами. И находился в самом добродушном настроении и всех почему-то жалел. И Анютку жалел, и встретившуюся ему на дороге маленькую девочку пожалел, и проходивших офицеров жалел. Идут, мол, а того не понимают, что они несчастные… Бога-то забыли, а он, батюшка, все видит…
Сделав необходимые покупки, Федос пошел на Петровскую пристань, встретил там среди гребцов на дожидающих офицеров шлюпках знакомых, поговорил с ними, узнал, что «Кобчик» находится теперь в Ревеле, и в седьмом часу вечера направился домой.
Лайка встретила Чижика радостным бреханьем.
— Здравствуй, Лаечка… Здорово, брат! — ласково приветствовал он собаку и стал ее гладить… — Что, кормили тебя?.. Небось, забыли, а? Погоди… принесу тебе… Чай, в кухне что найдется…
Иван сидел на кухне у окна и играл на гармонии.
При виде Федоса, выпившего, он с довольным видом усмехнулся и проговорил:
— Хорошо погуляли?
— Ничего себе погулял…
И, пожалев, что Иван сидит дома один, прибавил:
— Иди и ты погуляй, пока господа не вернутся, а я буду дом сторожить…
— Куда уж теперь гулять… Семь часов! Скоро и господа вернутся…
— Твое дело, а ты мне дай косточек, если есть…
— Бери… Вон лежат…
Чижик взял кости, отнес их собаке и, вернувшись, присел на кухне и неожиданно проговорил:
— А ты, братец мой, лучше живи по-хорошему… Право…
И не напущай ты на себя форцу… Все помрем, а на том свете форцу, любезный ты мой, не спросят…
— Это вы в каких, например, смыслах?
— А во всяких… И к Анютке не приставай… Силком девку не привадишь, а она сам видишь, от тебя бегает… За другой лучше гоняйся… Грешно забиждать девку-то… И так она забижена! — продолжал Чижик ласковым тоном. — И всем нам без свары жить можно… Я тебе без всякого сердца говорю…
— Уж не вам ли Анютка приглянулась, что вы так заступаетесь? — насмешливо проговорил повар.