Библиотека мировой литературы для детей (Том 30. Книга 2)
Шрифт:
9 декабря.
Солнце, теплынь, голубое небо! Море желтого тростника. А под ним везде уже лезет зеленая, прямо весенняя травка. И даже лягуха урчала!
Приглашен охотником на кабанов. На ходу приглядываюсь к нему. По сторонам он не смотрит — только под ноги. Глаза у него для следов. А для четырех сторон у него уши: они вовремя услышат и побежку зверя и взлет птицы. А все остальное ему не надо. Идет добытчик — расчетливый, сноровистый и умелый. Его дело — взять. И все, что к этому не относится, — для него просто не существует. Разве вот только это — и то чтобы в другой раз под
Куда там: левой рукой охотник схватил его за хвост, оттянул и секанул ножом напополам. Одна половина в нору ушла, вторая извивается в стороне.
Ничего не проглядят эти глаза, никого не прослушают уши.
Даже на зимней шапке его, как у чуткой собаки, «уши» подняты и торчат.
Взлетела сова — у них перелет сейчас, и они днем прячутся в тростниках! — он только ухом повел — «несъедобный шум»! А взлетел турач, мелькая рябенькими крыльями, — мгновенный выстрел — и турач закувыркался в траву. И снова глаза в землю, а уши — по сторонам.
Он никогда не врет, как это положено охотникам. О чем ему врать? Что убил огромного кабана? Или закапканил большую выдру? А где тогда мясо и шкура, почему не сдал? Что видел какую-то неизвестную животину? Так за это на приемном пункте квитанцию не выписывают. Он лишен даже этой радости — приукрасить.
Со мной он более разговорчив, разговоры эти ни к чему его не обязывают. Рассказывает, как ранил здоровенного кабана — последним патроном. Кабан с визгом завертелся на месте. Он не испугался, что кабан кинется на него, безоружного; он испугался, что кабан сейчас сунется в крепь и уйдет. Он схватил кабана за задние ноги и приподнял. Истошно визжа, клацая бивнями, плюясь кровавой пеной, кабан вырывался и скакал на передних ногах. Начался неистовый танец — карусель. Так и каруселили они, взрывая землю, оба рыча от страха и бешенства, пока не прибежал сосед по загону и не добил кабана в упор.
В другой раз схватил раненую свинью сзади за уши, насел на нее, запрокинул свиное рыло и перехватил волосатое горло ножом. «Ватные штаны потом выжимал от крови».
Сегодня собаки четырежды выставили на нас кабанов: дважды на охотника и дважды на меня. Охотник одного убил, а второй, почуяв его, кинулся на собак. Он летел на них сквозь тростник как торпеда, врезался в свору, и крайняя левая подскочила вверх. Я порадовался, что собаке удалось спастись, но, оказалось, она не сама подскочила, а ее подбросил мордой кабан, распластав бивнями грудь и брюхо. Собака даже не взвизгнула. Мы подбежали, но помощь была уже не нужна. Даже достреливать не пришлось.
Не пришлось и удачно выстрелить, хоть кабан дважды был рядом. Первый кабан лез прямо на ружье. Ясно был слышен приближающийся хруст, видно было, как вдоль канавы все ближе и ближе вздрагивают метелки. Вот сейчас я его увижу!
А кабан вдруг словно уперся в стену и намертво встал. Я слышал, как он сопит, собаки, наседая, захлебывались позади, а он ни с места, — как глыба камня. Учуял! И хоть ничего не видел, но твердо знал, что перед ним за тонкой стеной тростника стоит человек. «Видел» носом сквозь непроглядную крепь.
Постоял, посопел, и — неслышно и незаметно! — ушел в сторону. На «цыпочках» — как умеют ходить в чаще настороженные кабаны.
Что за чудесное чувство — ожидать появления зверя! Весь ты как вбитый кол: внутри от напряжения все звенит. Над головой, скрипя крыльями, прошли гуси, а тебе и покоситься нельзя! Комар хищно впился в шею — не до него.
Завыли, растерянно заметались собаки, но скоро снова схватили — и тоже носом! — кабаний след и погнали дальше. Одна из этих собак через пять минут была уже мертвой…
Изумляет звериный нос! Ведь собаки и в самом деле схватывают носом след, как мы руками веревку, катят нос по следу, как ролик троллейбуса по проводам.
Мягкие и гибкие тела собак путаются в тростниках, собаки не могут прошибить их, как прошибают крепко сбитые кабаны. Поэтому, когда кабаны набрасываются на них, собакам не увернуться, и секачи пластают их от хвоста до морды, а свиньи грызут. Собакам опасны и небольшие раны, если их не достать языком и не зализать — на голове или шее. Такие раны гноятся и долго не заживают. Правда, их иногда зализывают другие собаки, близко знакомые пострадавшим. И тогда все заживает — как на собаке…
Во второй раз собаки выгнали двух подсвинков. Сообразуясь с лаем, я пробежал вперед и укрылся за пучком тростника над обрывчиком у луговины, за которым слышался собачий лай. Из кустов на луговину вприпрыжку выкатились подсвинки. Серорыжие, всклокоченные, мокрые и в грязи. В азарте я бью навскидку — пуля шлепается о гальку у носа переднего, вторая вскидывает фонтан воды у хвоста второго. Подсвинки шарахаются и скачут назад в лозняки. Острая досада жжет внутри; как будто было бы лучше, если бы один из подсвинков катался сейчас по отмели, истошно визжа.
Многих увлекает азарт охоты. В те времена, когда дичи было много, а охотников мало, охота и в самом деле сближала людей с природой. Сейчас же в большинстве мест охотиться стало просто преступно — дичи-то не осталось. А где ее специально разводят, сама охота теряет свой изначальный смысл: какое уж тут сближение с дикой природой, если вместо нее давно скотный двор с кормушками, водопоями, солонцами, с мечеными полу-домашними зверями и птицами! Потому-то сейчас все больше людей откладывают ружья и только самые ограниченные и упорные «бахалы» и «добытчики» продолжают еще грохотать.
То, о чем я сейчас рассказываю, было давно, тревога за судьбу наших птиц и зверей только еще начинала закрадываться, охота не была еще преступлением. Дичи было довольно — и дичь была не прирученная. Но и тогда уже появлялось отвращение к убийству тех, встречи с которыми были так радостны и интересны.
За день я выходился по крепям — как только добрался до своего спальника — так и ухнул, словно в темную воду. А охотник — неутомимый, неукротимый, двужильный! — «сбегал» на закате в дальние тростники, где наши собаки сегодня не были, выслушал в темноте свинью, за которой, густо похрюкивая, увязались два хряка, и затаился. Я так и вижу настороженные стоячие уши его шапки-ушанки, которыми он поводит, вслушиваясь в темноту. Он твердо знал, что свиньи-кавалеры рано или поздно повздорят. Так и случилось. Кавалеры сцепились, и большой турнул меньшого. Меньший в диком страхе, забыв про ветер, покатил по тростникам и выскочил… прямо на выстрел!