Библиотека мировой литературы для детей (Том 30. Книга 2)
Шрифт:
Юра с недоумением посмотрел на Мишу.
— Иди! — крикнул снова Миша. — Чего боишься?
Юра, придерживая рукой велосипед, нерешительно подошел.
— Это какая марка? — Миша кивнул на велосипед.
— «Эйнфильд».
— Ах, «Эйнфильд»! — Миша потрогал велосипед. — Ничего машина.
Коровин и беспризорник в кепке тоже начали ощупывать велосипед.
Вдруг Генка заложил пальцы в рот и отчаянно засвистел. Стоявший в воротах доктор обернулся и, увидев Юру, подошел.
Это был красивый
Юра стоял у велосипеда и растерянно смотрел на отца.
— Юрий, — строго произнес доктор, — домой!
— Я вовсе… — начал было Юра.
— Домой! — ледяным голосом повторил доктор, оглядел беспризорников, брезгливо поморщился, повернулся и пошел со двора.
Придерживая рукой велосипед, Юра побрел за ним.
— Здорово разыграл! — сказал Коровин.
— Не задавайся, — поучительно добавил беспризорник с веснушками.
Уходя, беспризорники обещали прийти завтра.
Довольные первым успехом, пионеры обсуждали поведение беспризорных. Невдалеке, на асфальтовой дорожке, Борька сам с собой играл в расшибалочку.
— Эй, Жила! — крикнул Генка. — Что же ты на велосипеде не катаешься?
Борька промолчал.
— Имей в виду… — продолжал Генка, — сам имей в виду и скауту своему несчастному передай: будете срывать нам работу — таких кренделей вам навешаем, что вы их в год не соберете.
Борька опять промолчал.
— Чего ты, Генка, к нему привязываешься? — примирительно сказал Миша. — Чего привязываешься? Борька — парень ничего, только зря со скаутом водится.
Борька насторожился, опасаясь подвоха.
— Юра его и за человека не считает. Видали, как его папаша на нас посмотрел? — продолжал Миша.
— Ты чего меня агитируешь? — ответил Борька. — В пионеры хочешь записать? Не нужны мне ваши пионеры. Зря стараешься.
— Тебя никто и не примет, — вставил Генка.
— Я тебя не агитирую, — сказал Миша, — я просто так говорю. А с тобой я хотел одно дело сделать. Серьезное дело. Вот только вчера об этом со Славкой говорили. Верно, Славка?
Слава ничего не понимал, но подтвердил, что верно, только вчера говорили.
— Какое такое дело? — недоверчиво спросил Борька.
— Видишь ли, — продолжал Миша, — мы ставим пьесу из матросской жизни, и нам нужна матросская форма: тельняшка, брюки, бескозырка. Старая или новая — все равно. Главное, ленточка чтоб была и название корабля на ней. Может, достанешь?
Борька усмехнулся:
— С какой это радости я буду для вас стараться? На дармовщинку хотите? Дураков ищете?
— Мы заплатим.
— Гм! — Борька задумался. — А сколько заплатите?
— Посмотреть надо. А сумеешь
— Я что хочешь из-под земли достану… Дашь ножик? Сейчас ленточку принесу.
— Настоящую?
— Настоящую.
— Тащи.
Борька поднялся с земли:
— Без обману?
— Точно тебе говорю. Неси. Получишь ножик.
Борька побежал домой.
— В чем дело, Миша? — возмутился Шурка-большой. — Что это за пьесу ты собираешься ставить? Почему я об этом ничего не знаю?
— Я тебе потом расскажу. Это… для другого дела.
— Как это «потом»? Я руководитель драмкружка. Ты не имеешь права меня обходить. Я отвечаю за художественную часть.
— Ну и отвечай, — пожал плечами Генка, — никто тебе не мешает.
— Тише, — остановил их Миша, — Борька…
Подбежал Борька; в кулаке он что-то держал.
— Давай ножик!
— Покажи сначала.
Борька чуть разжал и показал краешек смятой черной ленточки.
Миша протянул руку.
— Дай посмотрю. Может, она не настоящая.
Борька сжал кулак:
— Сначала давай ножик. Не беспокойся, настоящая.
Эх, была не была! Миша протянул Борьке ножик.
Тот схватил нож и передал Мише ленточку. Миша развернул ее.
На потертой ленточке мальчики увидели следы серебряных букв «Императрица Мария».
Теперь беспризорники каждый день приходили на площадку. Они приводили с собой товарищей, играли с пионерами в лапту, в волейбол, слушали Шурины рассказы, но заставить их снять лохмотья было невозможно, хотя стояли жаркие июльские дни.
Воздух был пропитан терпким запахом горячего асфальта. Асфальт варился в больших котлах, дымился на огороженных веревкой тротуарах.
Трамваи, свежевыкрашенные, с рекламными вывесками на крышах, медленно ползли по улицам, отчаянно трезвоня каменщикам, перекладывавшим мостовую. Дворы были завалены паровыми котлами, батареями, трубами, кирпичом, бочками с цементом и известью. Москва восстанавливалась.
— «Циндель» пустили, — объявлял всезнающий Генка, показывая на дальний дымок, поднимавшийся из невидимой за домами фабричной трубы, — завтра «Трехгорка» пойдет в ход.
— Все ты знаешь, — насмешливо отвечал Миша, — даже из чьей трубы дым идет. А вот это что? — Он показал на монтеров, работавших на столбах.
— Как — что? Электричество починяют. Испортилось, наверное.
— Эх, ты! «Испортилось»… Каширскую электростанцию пустили. Теперь фонари будут всю ночь гореть, и не по одной, а по обеим сторонам улицы. Понял? И Шатурскую станцию начали строить на торфе… А на Волхове электростанцию будет вода вертеть.
— Это я без тебя знаю, — сказал Генка. — Думаешь, ты один газеты читаешь?