Библия бедных
Шрифт:
– И что же?
– А потом я решил – а ну все в печь! Я хочу писать и буду. Хочу и буду. Потому что в мире должно быть место для людей, которые хотят и будут, хотят быть счастливыми и будут ими. Какую-то непристойность я сейчас сказал. Ну да ты тоже писатель, поймешь.
4. Однажды все остались совсем одни, вообще ни души. Энди Свищ торчал в туалете и придумывал роман про Спарки и Бадди. Таисия надела самое красивое платье, расписанное нездешними треугольниками, и пошла в магазин за водкой. Зацовер открыл
Но загремела дверь, в нее бились какие-то непонятные люди, а потом они как-то попали внутрь всего – Зацовер увидел, как из реальности торчат растрепанные доски, похожие на буквы – люди в черных вонючих носках на лице положили его губами в пол, несильно ударили по голове и закрыли форточку.
– Идите в ад! У нас сортир на одного! – кричал на заднем плане Энди Свищ, а потом вломились и к нему.
5. Однажды несколько людей окружили человека, а тот был связан.
– Подпишите этот текст.
– И чего? Мы будем свободны?
– Вы сможете уйти. А ваш друг сможет остаться.
Энди прочитал. Он долго читал и стал серьезен.
– Тут много неподходящих букв, – сказал Энди. – Знаете, ребята, это главная беда: много неподходящих букв.
Упала пауза, и, пока молчали, Энди медленно опускал и поднимал ресницы.
– Подождите немного. Надо собраться с мыслями. Можно жахнуть чего-нибудь? Может, музыку включите? Какой-нибудь рок.
– Здесь не филармония.
Энди улыбнулся и откинул голову.
– Жаль. Я хотел, чтобы было немного иначе. Ну что ж. Отвяжите мне правую руку.
Энди кашлянул, размял кисть, оттопырил средний палец и медленно, с удовольствием произнес:
– Хуй соси, сатана, моя душа подороже!
6. Однажды в комнате было только одно окно, заколоченное досками.
У окна стоял чин.
– Вы надолго сядете или совсем умрете, мужчина, – сказал чин.
– Все может быть, гражданин начальник, – сказал небоскреб с человеческими глазами.
– Я вам не начальник.
– Кто же вы?
– Так… человек.
– Гражданин человек, я бы поспал.
– Дерьмо. Я принес кое-что. Читайте.
Небоскреб с человеческими глазами взял и начал.
Когда у Зацовера умерла жена, он пошел по улице.
– Ага, – сказал он. – Ага. Скоро лето. В белых и золотых тряпках девушки побегут. Голые ноги, голые животы. Могу теперь трогать животы. Могу быть заново, со второй попытки счастлив.
Зацовер ударился о здание, по большим глазам потекла кровь.
– Хватит, – сказал чин, – это стихи. И вещественное доказательство.
– Это никак не стихи. Вы ничего не знаете. Это моя жизнь,
– Хватит.
– Да я уже закончил, спасибо, – сказал небоскреб с человеческими глазами. После этого его снова стали называть Зацовером. – Все хотел упомянуть, что один мальчик любит одну девочку, да не вышло. Запротоколируйте.
7. Красная белка села в какую-то машину, ударила кулаком в руль и включила музыку. Сумасшедшие пели очень тонкими голосами. Мотор гудел, в багажнике болтался чемодан денег, мимо двигались палки и полоски.
– Ну ладно, суки! – сказала красная белка. – Не конец.
Красная белка ехала далеко, от нее пахло водкой, машина виляла, позади был город, в котором ничего не осталось живого.
8. – Здравствуй, дядька Витька, – сказала Таисия, поклонилась в пояс пустому кинозалу и заплакала. – Я дура, дура, дура, вылезай. Какой из меня ангел. Какая из меня белка. Какая из меня женская роль второго плана.
Зал молчал. Вполсилы трещали лампы. Таисия поставила чемодан и села рядом.
– Я посижу тут у тебя. Сто лет буду сидеть, пока не вылезешь. Ничего не выходит. Все какой-то набросок. Все чушь и бардак.
Зал молчал.
– Значит, так. Я расскажу тебе, как дальше, и если смолчишь, значит, так и будет. А остановишь мне язык, так упаду и покаюсь. Значит, так. В городе все клали новые дороги поверх старых. Впрочем, на севере работала банда больных, которые сдирали намордники с белых собак. На юге возник маньяк, он целовал маленьких девочек в висок и отпускал их с миром. В магазинах хозтоваров кончились наручники. В пруду нашли тело человека в истлевшем мундире, со следами балалайки на голове. Я все правильно поняла?
Зал молчал.
– А дальше напролом, – сказала Таисия. Поклонилась, перекрестилась, красиво нагнулась за чемоданом и пошла.
9. Не, не конец.
Красные белые
Наши с Татой прадеды зарезали друг друга за холмом, за холмом, где кончается земля.
Татиного прадеда, наверно, закопали целиком, а моего не целиком, а кое-как.
Ее был за белых, мой за красных, патроны кончились, ну вот и все, примерно так, нож в ухо.
Воевали годы, без новостей, дул этот топтаный ветер, шел этот топтаный дождь, и приносили мертвых иногда.
Тем летом у белых не ели людей: поспели ягоды. А у нас тогда голодали, и прадеда – в суп. Пришел комиссар, надавал подзатыльников:
– Картошку – пополам. Или будет вариться вечность.
Это дед мой видел сам. Видел, как варили похоронник. Я и сам его умею, с курицей, конечно. В хороший похоронник добавляют бузины. Хороший похоронник варят с песней про победу. Про нашу, конечно.