Библия-Миллениум. Книга 1

Курпатова-Ким Лилия

Исаак упал и закрыл голову руками — его мгновенно ослепило яркое солнце. Мир навалился всеми своими красками и звуками, раздавив замкнутый лабиринт, образованный бесконечным отражением зеркал памяти друг в друге.

Исаак плакал, сидя на крыльце, ощущая себя одиноким, покинутым, но самое главное уже свершилось. Пространство и время перестали сталкиваться друг с другом и потекли, как и положено — параллельно, вперед, необратимо. События уходили в прошлое и более оттуда не возвращались. До этого они имели свойство вертеться как заевшая пластинка. Например, вчера Исаак пытался сварить себе яйцо — клал его в воду, включал плиту, вода закипала… И у Исаака в руках снова оказывались ковшик, наполненный холодной

водой, и сырое яйцо. Так могло повторяться десять-пятнадцать раз.

Двор был полон куриных перьев. Птицу съели лисицы и ястребы, забор покосился, ветер гонял туда-сюда перекати-поле. Песок кружился, набрасываясь временами на Исаака и Елиезара. Дом был пуст, необитаем. И очень давно.

— Мне нельзя оставаться одному! — вцепился Исаак в плечо Елиезара рукой, больше напоминавшей огромную птичью лапу, с такой силой, что, казалось, отросшие, заостренные ногти вот-вот проткнут кожу и сомкнутся на кости.

Тот внимательно поглядел на крестника. Горящие ввалившиеся глаза, торчащие скулы на заросшем, исхудавшем лице… Да, его нельзя оставлять одного.

Дом был заколочен, буквально зашит досками. Не осталось ни одного окна или двери. Вместо светлого, блиставшего начищенными окнами изящного здания со строгими, легкими линиями на вершине холма теперь возвышался деревянный ящик, один вид которого вызывал ужас.

Елиезар оставил Исаака в деревне у пастухов, что смотрели за бесчисленными стадами Авраама. Огромное хозяйство напоминало теперь гиганта, которому отрубили голову, но исполинское тело все еще продолжает биться в конвульсиях. Работы проводились по инерции, не вовремя и некачественно. Никому не было дела до системы в целом, а взвалить на себя организацию работы механизма Исаак не ощущал желания. Напротив, он занимал себя самой изнурительной и тупой работой, какую только можно было придумать, чтобы выжать из тела все силы до капли, чтобы ничего не осталось на воспоминания, на бессонные ночи, на мысли, чтобы просто валиться с ног и засыпать без снов.

Прошло много времени, снова настало лето. Такой жары никто не помнил за все столетие. Воздух застыл расплавленной, раскаленной массой, обжигавшей легкие. Солнце превращало кожу в рваные белые обрывки за пять минут. Деревья, сбросив пожухлые листья, вспыхивали сами по себе. Работать было невозможно. Скот подыхал, люди спасались в подвалах, заворачиваясь в мокрые одеяла. Исаак, изнемогая, в полубессознательном состоянии сидел в тени дома, глядя на долину, в которой не осталось ни клочка зелени. На горизонте, дрожа, пропадая, снова появляясь, замелькала черная точка, постепенно обретавшая очертания автомобиля, которые словно возникли из сгустившегося воздуха.

Наконец, Исаак узнал машину Елиезара, но обрадоваться, а тем более встать у него не было сил. Последнее, что он увидел, перед тем как все окружающее рассыпалось черными осколками после огненного взрыва в голове, — это была Сарра — его мать, молодая, прекрасная, с головы до ног завернутая в белую легкую ткань, идущая за спиной Елиезара.

Очнулся он только ночью в доме, с мокрым холодным полотенцем на голове, раздетый догола. Мать спала, сидя на полу и положив голову и руки на край его кровати.

«Господи! Ну зачем?..» — и с такими усилиями похороненная тоска вылезла из своей могилы и снова схватила Исаака за горло, терзая сердце и затрудняя дыхание.

— Мама, — он погладил ее по голове и прижался к мягким вьющимся волосам, ощутив их горьковатый, пряный запах…

Женщина вздрогнула и проснулась. А затем порывисто поцеловала его в губы, еще и еще… И разум покинул Исаака. Невидимую завесу тайны сорвало, обнажив бездну, в которую он решительно шагнул и немедленно, с пугающей стремительностью, полетел вниз. Исаак, многократно утяжеленный своей нерастраченной нежностью, падал в разверзшиеся врата ада с такой

скоростью, что его кожа воспламенилась. Дернулся вперед, вытянулся, еще — и схватил, наконец, столько лет морочившее, ускользавшее от него счастье! Он душил его, вгрызался зубами в его плоть, глотал огромными живыми кусками, что продолжали еще дрожать, трепетать, биться внутри, наказывая то, что дразнило и мучило его все эти годы. Надо было взять его раньше, силой, вот так, чтобы оно не могло вырваться! Он душил мать своей страстью. Пространство и время слились в единый смерч, звездный небосклон бешено завертелся, сливаясь в единое огненное колесо. Взметнувшиеся языки пламени раскалили докрасна каменные столбы мироздания, весь устоявшийся порядок разлетелся на куски и превратился в потоки кипящей лавы!

И от всей вселенной остался только солоноватый привкус на губах, пьянящий аромат щекочущих его ноздри волос. Исаак держал в объятиях весь новый, податливый, мягкий, ласковый мир.

Заплакав от счастья, сын осознал свое безумие, пришедшее к нему наслаждением. Горячая молитва благодарности полилась из глубины его души Богу. И Исаак, обожженный своим счастьем, потерял сознание.

Когда он открыл глаза, то увидел солнечный свет, набившийся в маленькую комнату, и склонившихся над ним маму и Елиезара. Лица обоих выражали сильную тревогу. С большим трудом он поднял руку, дотронулся до лица Сарры и снова впал в забытье.

Через несколько часов, когда дневная жара спала, он снова очнулся. Он был один, все с тем же мокрым полотенцем на голове. Очень хотелось пить. Он потянулся к стакану, стоявшему на тумбочке рядом с кроватью, толкнул его — тот упал и разбился. Из соседней комнаты вбежал Елиезар и, угадав желание Исаака, налил воды в другой стакан и дал ему.

— Я сошел с ума… — еле слышно и радостно сообщил ему Исаак.

Елиезар улыбнулся и вышел. Через несколько минут он снова вошел, держа Сарру за руку.

— Исаак, это Ревекка.

Мать улыбнулась ему. Она была молода, красива — в точности, как Исаак видел ее на фотографиях, сделанных до его рождения. Он откинулся на подушки, крепко закрыв глаза. Потом снова поднялся — видение было на месте.

Мать подошла к нему, села рядом, улыбнулась, погладила по щеке и поцеловала. Она была так же реальна, как в ту ночь, когда он понял, что сошел с ума.

«О черт! Я стал собственным папой!» — снова завертелось аляповатой ярмарочной каруселью в голове. Исаак сел и увидел в зеркале напротив своего отца — Авраама. У него была борода, окрепшее от физической работы тело, а юношеские черты уступили место мужским. Исаак вскочил, собрав все силы, бросился к зеркалу, схватил ножницы и принялся выстригать, вырывать клоками ненавистную растительность, лихорадочно намыливаться, сбривать, выскабливать все до последнего волоска. И когда из зеркала на него взглянуло его собственное отражение, он повернулся и почти упал на мать, сжав ее со всей силой, какую только в себе нашел. Она слегка вскрикнула и попыталась освободиться, но Исаак только сильнее сдавил ее…

— Мама, мама, — повторяли еле слышно дрожащие губы в перерывах между порывистыми поцелуями, которыми он покрывал все участки тела, до которых мог дотянуться.

Наконец он понял, что женщина абсолютно реальна.

— Кто ты? — он крепко держал ее голову руками, заглядывая в глаза с нежностью, тревогой, желанием, страхом. Это время снова вертит им, превращая его в Авраама, только встретившего Сарру.

— Я Ревекка, меня привез к тебе Елиезар…

«Этого не может быть!» — Исаак держал ее голову, изучая черты лица — перед ним была его мать, которой еще только предстоит его родить! Это все время, это время. Он потерялся в нем… Его душа запуталась в толще времени… «О черт! Я стал собственным папой!..» Ее ответ не имел уже никакого значения. Он так и не избавился от этого чувства.