Бидон Ньютона
Шрифт:
И вот наступил этот памятный день. Уже никто не помнит, как он назывался. Это был как раз восьмой день единственной в истории високосной недели. Вот что значит, когда человек серьёзно готовится к мероприятию. На сцене в актовом зале Академии наук стоял сам сэр Исаак Ньютон в новеньком фраке цвета свежей юности. Щёки его пылали двумя буряками, а глаза источали такой блеск, что в первых рядах учёные щурились до слёз. Перед великим сэром на столе стояло нечто в количестве четырёх штук. Три нечты напоминали попугайские клетки, накрытые на ночь шалью. В четвёртой же нечте явно угадывалась бутылка, на которую накинуто что-то наподобие тряпки.
– Итак,
Настала очередь второго закона. Он был бесподобен, единственен в своём роде и абсолютно не имел чёткой формы, при этом каждое мгновенье напоминая то или иное. Сначала, вроде бы, это было то. Но, присмотревшись, зритель понимал, что это иное. Только он начинал думать, что же это за иное, как на том месте было снова то. Только это было не то же самое то, а иное то. И пока зритель пытался понять, что там за иное то, оно становилось вообще тем иным, чем только и может стать то самое. И так ежемгновенно и бесперестану. Это было настолько вопиющее зрелище, что кто-то и правда завопил. От восторга, разумеется. После такого казалось, что уж ничем Ньютон не сможет удивить зрителей больше, чем вторым законом. И тогда он сдернул третью шаль и все обмерли. Водрузилась полная громоздкая тишина. В третьей клетке не было ничего и одновременно было всё. Нет, не так. Там было абсолютно всё и при этом гигантское ничто. Даже не так. Ничто было одновременно всем, а всё при этом было ничем и так далее, до конца вселенной. От такой картины многие впали просто в прострацию не сумев вообразить и осознать масштабы увиденного. Кое-кто тут же застрелился, поняв тщентность существования. Впрочем, стрелялись не насмерть, а так, из уважения к гению.
Сэр Исаак Ньютон понял, что цель его достигнута, и пора сбавлять обороты, заканчивая перформанс эксцентричным номером. Когда все три закона унесли со сцены, он сдернул тряпицу с четвёртой нечты. Там, как ни странно, оказалась самая обычная стеклянная бутылка классического объёма на три четверти литра. Ко всему прочему она оказалась пустой. По залу прошел неодобрительный шёпот и занял своё место в пятом ряду. Он всегда пропускал всё самое интересное и теперь появился как раз в момент разоблачения пустой бутылки.
Ньютон поднял руки, прося тишины и сказал:
– Что же, здесь должен быть закон всемирного тяготения. Но, как вы можете видеть, он закончился.
Из зала раздавались крики: "безобразие!", "верните деньги!" и прочие стандартные фразы, применяемые в таких случаях.
– Ньютон – посредственная бездарность! – крикнул со своего места Роберт Гук, лучший враг и оппонент великого учёного сэра Исаака Ньютона на почве науки.
Казалось, шоу с треском и шумом проваливается в трубу канализационного стока. Но не таков был Ньютон. Он снова повелительным жестом попросил тишины и сказал:
– А теперь, джентльмены, прошу обратить внимание на господина месье Гука. Сейчас он на собственной персоне проиллюстрирует нам закон всемирного тяготения. Итак, раз, два, три!
На счёт три Роберт Гук рухнул на пол всем организмом и захрапел.
– Упреждая вас, господа, – проговорил Ньютон спокойно, – скажу сразу, что доктор ему не нужен. Он просто спит. Фокус вот в чём: в бутылке, которую вы видите на сцене, был помещён мединский спирт, ровно три четверти литра. Я знал, что месье Гук попытается устроить диверсию, поэтому всё точно рассчитал. Я подстроил всё таким образом, чтобы у него было время выпить весь спирт, и тем самым, как он думал, испортить моё выступление. Но ведь Гук мог и вылить спирт на пол, подумали вы сейчас. Полно-те, господа! Не питайте иллюзий и просто спросите себя: а я бы вылил три четверти литра чистейшего медицинского спирта?
Публика аплодировала стоя, Ньютон раскланивался, Гук храпел. Вот так прошёл этот памятный день, в который мир узнал о законе всемирного тяготения слежующее: тело, наполненное спиртом, притягивается к земле с непреодолимой силой. А ещё раз и навсегда стало понятно, что закон, как бы он ни выглядел со стороны, не может просто так закончиться. Закон, можно сказать, почти вечен, если слово почти вообще можно ставить рядом со словом вечность.
На картошке
Казалось, тот знаменитый сентябрь был непонятно каким. Его называли сдвоенным, двояким, тандемным и даже бинарным. На самом же деле тот знаменитый сентябрь был одинарнодвойным. Одна его часть, состоящая из СЕНТ, была золотисто-солнечная, уютно-карамельная и опавшелиственно-портретная. Зато другая выбивала своё ЯБРЬ ЯБРЬ ЯБРЬ по жестяным промокшим подоконникам и грустным крышам.
Вот именно в этом одинарнодвойном сентябре Ньютон со всем НИИ, в котором он работал на благо отечества, и отправился на картошку.
(Надо сказать, что сам Ньютон относился к этой языческой традиции по-сентябрьски неоднозначно. Двояковыпукло, одним словом. Он любил, и презирал то, что любит. Он жаждал, и ненавидел себя за это чувство. Всё дело во внутреннем компромиссе. Ведь обычай "на картошку" выдумал Аристотель, который связывал его с Космическим равновесием и Законами вселенной. А Ньютону этого древнегрека приходилось терпеть через не могу. Но! Но. С древнегреческих времён этот обычай видоизменился. Это была уже не битва за урожай, а бесконечная попойка с совращением сельских баб (деревенские леди, как называл их Ньютон). И этот аспект мероприятия Ньютону очень импонировал.
Тот одинарнодвойной сентябрь стал знаменитым по двум причинам, одну из которых никто не знает, а вторую знает всякий. Именно тогда великий учёный Исаак Ньютон придумал закон тяготения.
Помимо прочих, на катофельных полях присутствовал вечный аппонент Ньютона, которого звали Роберт Гук. Хотя, за глаза сэр Исаак Ньютон называл Гука совсем не аппонентом, а такими интересными терминами, для которых ещё и букв не придумали.
Однажды Ньютон придумал песенку:
За что аборигены съели Гука?
За то, что он достал меня, падлюка!
Это двустишие потом ушло в народ и все члены, извините, королевского общества, поехавшие на картошку в том знаменитом сентябре, долго ещё напевали его на застольях и банкетах.
Как-то вечером, когда все собрались у костра после очередного тяжёлого нетрудового дня, Гук говорит:
– Господа учёные, я тут изобрёл одну штуку. Называется микроскоп. Кто догадается, зачем она нужна, тому моё личное уважение.
Учёные, меж тем, были уже уставшие от алкогольных излишеств и сельских баб, поэтому никто не догадался. Тогда встаёт Ньютон и своим трамвайным дребезжащим голосом говорит: