Билет туда и обратно
Шрифт:
– У меня твоих овчарок полон сарай!.. У меня твоих ружей – не сосчитать!.. У меня на твои бинокли шей не хватает!
Тогда Виталик клялся и горячо обещал что-нибудь новое: кортики, кинжалы, сабли... Входил в раж, и все зачарованно притихали.
Он наделял их сокровищами:
– Вот приедет инженер и привезет! Почтой нельзя!
– Овчарок нельзя, – кивали ребята. – А всякое оружие?
– И подавно нельзя. Посылки на границе проверяют.
Даже известный всей улице пятнадцатилетний хулиган Корелов слушал развесив уши.
– Мне много не надо, – говорил он Виталику с глазу
– Я могу и автомат, – загорался Виталик. – Отчим для меня что хочешь! Он ко мне подмазывается, чтоб отцом называл!
– И обойму запасную для пистолета, – бубнил Горелов свое. – А про овчарок не загибай. Не привезет вдруг, мы тебя бить будем. Дошло?
– Ага, – тускнел Виталик и снова распалялся: – Привезет! В багажном вагоне!
– Ну, гляди, – предупреждал Горелов.
– Он письмо прислал, – важно сообщил Виталик Ануровым. – Велел скоро ждать. Он меня в Германию увезет, ему еще год с лишним служить.
– Посылки нам слать будешь? – живо спрашивал Санька.
– Каждый день, – с готовностью отвечал Виталик.
– Ты нам лучше барахло шли, – советовал Санька, – его на базаре толкнуть можно, за деньги чего хошь купим. А продукты в дороге испортиться могут.
– Шоколад не испортится, – спорил Витька. – И крупа не испортится, в сухое завернутая. А лучше: хлеб, сало, сахар...
Обсуждали долго, перебирали все. Потом зазывали к себе на обед. По картошине, по соленой скользкой вобле и стакану кипятку с сахарином...
Ануровы часто приглашали Виталика к себе обедать или ужинать. Однажды он так прямо и спросил:
– Чего вы меня всегда есть зовете?
– А мы думали, и ты нас к себе позовешь, – признался младший Витька.
Виталик их, конечно, разок позвал. Они были разочарованы – та же еда: картошка, селедка, блинцы на воде. Кисель им, правда, понравился. Густой, как студень.
– Ты их больше не води, – приказала бабушка. – Сами перебиваемся.
– Они ж меня водят... – слабо защищался Виталик.
– А ты откажись. Не ходи и не объедай.
Он их больше не водил, но они его водили к себе по-прежнему. Уважали. Может, помнили, как он им дважды приносил немецкие помадки, гладкие, точно желуди. Отчим прислал как-то в посылке.
– Виталька в Германию едет! – говорил своему отцу Витька.
– В какое место? – оживлялся тот.
– В Тюрингию, – гордо объявлял Виталик.
Отец Ануров водил пальцем по огромной карте, приклеенной к стене вместо обоев.
– Вот она, – с удовлетворением произносил он. – Значит, и семьям можно?
– Можно, – рассказывал Виталик. – Не поверите, у всех, даже в деревне, у всех – паркет! А тротуары плитками вымощены!
– Сволочи! – в сердцах восклицал отец Ануров. – Столько лет грабили.
Ребята молчали, не хотели его заводить.
Вся их сознательная жизнь пала на вчерашнюю войну, другого они не знали.
Посылок из Германии Виталик так и не прислал Ануровым, хотя ему там давали карманные деньги. А Санька с Витькой ждали и ходили на почту... Из Германии он им тоже ничего не привез. Не мог же он им отдать свой охотничий кинжал в ножнах, свинцовых раскрашенных индейцев, фарфоровых рыцарей, фонарик, компас, запасное духовое ружье, кованые рыболовные крючки, леску, складное удилище, открытки и марки.
«Простите меня, Ануровы»...
... – Ты вот в этом доме родился? – опять спросил Вовка и показал.
– Да нет, это же школа, Вовка!
Трехэтажная кирпичная школа стояла на прежнем месте, на горе, неподалеку от нового универмага. Раньше гора была еще выше и круче, а сейчас словно осела; по утрам на гору карабкались пацаны, волоча за собой санки, их втыкали в сугробы возле школьного крыльца они торчали дремучим частоколом, их заметало колючими снежными вихрями, но санки терпеливо дожидались своих хозяев. Они оживали на переменах, когда крикливые ватаги высыпали на крыльцо. Санки мчались вниз под гору, по ледяной дорожке, а после уроков разбегались во все стороны по домам, оставляя за калитками и воротами длинные следы.
А утром снова выходила на крыльцо уборщица и звонила в колокольчик. Пять раз за их первую смену раздавалось в коридоре громкое раздраженное бряканье – на урок, четыре раза – тихонький ласковый перезвон: перемена. И последний – ликующий колокол: домой! «Звонок на урок – для учеников, – любили повторять учителя. – Звонок с урока – для преподавателей». Потому, видимо, и звонила уборщица тихо, объявляя перемену, что звонок этот для учителей, а с перемены – громко, чтобы слышали все.
Занятия кончались, уборщица убирала классы, со скрежетом передвигая парты с места на место... А еще, трижды в неделю, она колола дрова. Дрова привозила заснеженная лошадь, на подбородке у нее были сосульки, лошадь переступала с ноги на ногу, у лошадей тоже мерзнут ноги. Уроки сразу прекращались, все сгружали оледенелые чурбаны и складывали в школьном сарае. Уборщица закрывала его на замок, белый от мороза, – хочешь, прикоснись языком! – звонила в колокольчик: быстрей, быстрей – звон, звон – разбегайся по классам. За окнами резко щелкали полозья, они приклеились от долгого стояния ко льду, лошадь трогала с места, полозья скрипели. Лошадь бежала резво, чтобы согреться, и на заснеженной ее спине появлялись проталины, будто на косогоре весной...
– А это твой дом? – снова упорно спросил Вовка.
– Мой. Это мой дом. Я тут родился.
Дом все еще стоял под горой, напротив школы. Двухэтажный, из толстых источенных бревен. По ночам, когда стояла громкая тишина, Виталику казалось, что он слышит, как безостановочно грызут дом разные древесные жучки, личинки и короеды. Из пазов, словно из щелей рассохшейся баржи, лохматилась пакля. Дом был сплошь деревянный. И даже крыша сложена из дранки, блекло-серой от дождей, жары и снега...
Сейчас крыша дома сияет новеньким оцинкованным железом, а бревна покрашены толстым слоем бурой краски. На кирпичной завалинке сидит мальчонка – Вовкин одногодок. Он грызет капустную кочерыжку и гоняет прутиком жучков-солдатиков, красными живыми плешинами застилающих кирпичи на солнце.
Рядом с домом – массивная колонка. Хриплая струйка воды, по-старому тоненько, висит под ржавым носиком, вот она отрывается целиком и исчезает в ведре, как выпавшая из рук веревка.
– Зайдем в твой дом, – теребит Виталия за руку Вовка. – Посмотрим.