Билет в одну сторону
Шрифт:
Щеки горничной порозовели, глазки так и заиграли.
– Барышня в баню хотят, – игриво дернула плечиком Катя, не обращая внимания на укоризненное покачивание головой няньки. – Да вот не получается никак: от каждого шага у сердешной дух захватывает. Не знаем, чем помочь.
– А я знаю! – Павел подхватил «Анну» на руки и, прижав к себе ее легкое тело, пошагал вниз.
«Анне» было больно, очень больно, но сказать об этом Павлу она не могла. По крайней мере, так она скорее преодолеет весь путь по этой чертовой лестнице, не будет риска
Через несколько секунд они уже стояли внизу. «Анна» с любопытством оглядывала огромный холл со стеклянными дверями, широкий коридор, уходящий вправо и влево, кадки с декоративными растениями, скульптуры в нишах и старика, восседающего на высоком стуле у двери, выходящей на широкое крыльцо.
Увидев барышню, старик резво вскочил со стула и замер в почтительном поклоне. «Анне» открылась розовая лысина с редкими кустиками волос за ушами.
– Привел Господь видеть вас в добром здравии, уважаемая Анна Афанасьевна, – распрямился старик в ливрее. – Эк, напугали вы старика, я чуть было разума не лишился, когда вас вот здесь на полу нашел, – старик захлюпал носом.
«Анна» внимательно поглядела на старика.
– Тебя ведь Власом зовут?
– Как же, барышня, точно так, Власом, – старик удивленно заморгал.
– И кем ты служишь, Влас?
Влас в недоумении поглядел на Катю и няньку.
– Привратник я. Мое дело дверь открыть, закрыть, господам доложить да за порядком здесь, внизу, смотреть. Все скажут, что я службу исправно несу, ваш батюшка доволен мной… – Влас совсем сник под странным взглядом молодой хозяйки.
– А не видел ли ты, Влас, – продолжала допытываться «Анна», – как я упала?
– Как лежали внизу, видел и побёг тут же сообщить. А как вы упали, барышня, нет, не буду греха на душу брать, не видел. Только вы не подумайте, что я уходил по своим делам, пост свой бросил. Не было такого.
– А может, заснул невзначай? – понимающе спросила уже уставшая стоять девушка. Пот покрыл ее виски и верхнюю губу. Ноги заметно подрагивали, и она все чувствительнее обвисала на руках Кати и няньки.
Старик испуганно вскинулся.
– Как можно-с…Да я.. верой и правдой, – старик стал тереть глаза.
– Да не винят тебя ни в чем, – прикрикнула на него нянька. – Ну, заснул, беда небольшая. Не видел, так не видел.
Влас опустил покаянно голову.
– Правда ваша, барышня, может, и задремал. Но вот что скажу: помню я голоса наверху. О чем говорили, не разобрал, но говорили тихо и спокойно. Не ругались, не ссорились. Потом шум какой-то. Я подумал на крыльце: встал, дверь открыл – никого. Потом дверь затворил, повернулся…а тут вы и лежите.. Уж потом я сообразил, что шум этот оттого, как вы падали.
Старик еще ниже голову опустил.
– Говоришь, не ругались наверху? – вступил в разговор Павел.
– Нет, барин. Точно помню, что разговор тихий был. Да и не прислушивался я сильно. Не моего ума дело чужие разговоры.
– Спасибо, Влас.
– За что, барышня? Я все как есть на духу… Уж не прогневайтесь на старика за его слабости.
– Что ты! Я не сержусь.
Влас снова поклонился, бормоча слова благодарности, а женщины двинулись по левому коридору вглубь дома.
– Спасибо тебе, Павел, – обернулась «Анна», – дальше я сама смогу.
Павел от души улыбнулся и, насвистывая, стал подниматься по лестнице верх.
– Я к маман, – сообщил он. – Она за мной посылала, а я задержался.
Значит, когда я у лестницы стояла да с Глафирой разговаривала, Анастасия Куприяновна у себя была. Ишь ты, и не вышла даже, не поинтересовалась, куда я направилась, не посочувствовала. Запомним!
В сопровождении своих сиделок «Анна» брела в баню, преодолевая боль в спине и начавшееся головокружение. Она ругала себя за то, что рано поднялась, за свое безумное желание попариться, вымыться. Силы были на исходе. Не дойдет.
Но она дошла, а когда входила в теплое нутро парилки, пахнущее липовым цветом, березовым веником и хлебом, уже не жалела, что потратила столько сил. Она опустилась на широкую скамью, позволила Кате раздеть себя.
Часа через полтора «Анна» без сил лежала в своей комнате, укутанная в мягкое покрывало. Она блаженствовала. Тело после бани было не только чистым и благоухающим, но и невесомым. Спина, конечно, болела, но не было изматывающей душу стянутости мышц, не было похожих на укусы пчел уколов вдоль позвоночника. «Анна» с улыбкой вспоминала, как две румяные крепкие девки в широких рубахах и закрученными на затылках волосами под руководством Кати охаживали ее в парной вениками. Только там она осознала преимущество быть госпожой. Она и пальцем не пошевелила, а девки, видимо, следуя заведенному ритуалу, не только напарили и помыли ее, но и размяли каждую косточку, каждую жилку. И все это с приговорами, с загадочными прибаутками.
Пар был легкий, душистый, вода в меру горячей, веник почти не дотрагивался до ее тела, останавливался в миллиметре от кожи, обжигая и массируя. В бане не было привычных «Анне» шампуней, мыла и прочих прибамбасов двадцать первого века, но волосы после бани стали шелковистыми, блестящими, кожа бархатистой.
«Анна» чувствовала, что и в душе стало чище и спокойнее: смылись горечь потерь, страх перед будущим, сомнения. Наружная чистота странным образом дисциплинировали мысли, делали сознание четким, логичным.
Ей в некоторые минуты казалось, что она присоединилась к неизвестному космическому источнику и черпает там чистую энергию, духовные силы, психическое равновесие. Теперь она готова была сразиться с неведомым врагом, начать новую жизнь. Она знала, что эта жизнь будет непростой, ей многое придется сделать, чтобы не потеряться, не сгинуть в неизвестности, не сокрушаться о случившемся.
Пришла Катя и принесла морс.
– Барышня, выпейте, это клюква на меду. Мой батюшка сам готовит, говорит, лечебный напиток.