Бином Ньютона, или Красные и Белые. Ленинградская сага.
Шрифт:
— Здравствуйте, товарищи! Разрешите вам представить вашего нового товарища, представителя дружественной нам германской армии! Будет у нас военным наблюдателем…
Фигура четко пристукнула каблуками лакированных штиблет:
— Обер-лейтенант Исаак Ройзман, честь имею!
— Э-э-э, но Вы, случайно, часом не… э-э-э… еврей? — потрясенно спросил немца Вершинин.
— Совершенно случайно! А ви, я дико извиняюсь, таки шо, будете антисемит? — свирепо шмыгнув носом, чисто национально ответил вопросом на вопрос обер-лейтенант.
— Нет, я… э-э-э… но это так… это как-то даже странно! —
— Вы ведь из фашисткой Германии! — пришел я на выручку подполковнику. — У вас ведь там, дома, фашистские законы… а Вы вдруг офицер?
— Ну, ежели ви говорите за те позорные Нюрнбергские законы, то особым декретом канцлера Геринга они давно признаны извращением партийной линии. А потом, у нас Германия не фашистская, а национально-социалистическая. Фашисты, как наиболее прогрессивная часть рабочего класса, пришли к власти в Италии! Ви, я дико извиняюсь, усе попутали!
— Но как же… ведь у вас там эсесовцы?
— Ну таки и шо, што эсесовцы? Те эсесманы занимаются своим прямым делом: распространяют партийные листовки и добровольно-принудительно подписывают народ на «Фелькишер Беобахтер»! (как это и было в 1925 году. прим. переводчика).
— И что же, у вас, может, и концлагерей нет? — ядовито осведомился я.
— А ви шо скажите, что если их таки и есть у нас, так их нет и у вас? — остро, по-заграничному, отбрехался Ройзман. (Вот оно, звериное сходство диктаторских тоталитарных режимов! Прим. Редактора) (Ну, ведь и у нас для «политиков» концлагеря есть. Например, концентрационный лагерь «Миэхиккеля». прим. переводчика).
— Брэк, горячие парни! — взмахнул рукой Лацис. — Давайте-ка по вагонам! А к Вам, Валерий Иванович, вон, у забора…посетитель!
Действительно, у высокого решетчатого забора с внешней стороны прижалась к черным металлическим прутьям тоненькая девичья фигурка…
Когда я, под звук свистка дежурного и лязг сцепок подбежал к ней, Наташа Гамова только и успела в последние секунды, что провести мне по лицу своей мокрой от её горячих и соленых слез нежной и маленькой ладошкой… Короче, мы поехали. Куда-то во тьму…
15
Тучи над городом встали. В городе пахнет грозой!
За далекою Нарвской заставой парень идет молодой.
Далека ты, путь — дорога! Выйди, милая, встречай.
Мы простимся с тобой у порога, ты мне счастья пожелай.
Мы простимся с тобой у порога, ты мне счастья пожелай.
Черные силы мятутся. Ветры нам дуют в лицо!
За счастье народное бьются отряды рабочих бойцов!
Далека ты, путь — дорога. Выйди, милая моя.
Мы простимся с тобой у порога, и быть может, навсегда?
Мы простимся с тобой у порога, и уж точно, навсегда!
Жаркою страстью пылаю. Сердцу тревожно в груди!
Кто ты? Тебя я не знаю. Но наша любовь впереди.
Приходи же, друг мой милый. Поцелуй меня в уста!
И клянусь, я тебя до могилы не забуду никогда.
И клянусь, я тебя до могилы не забуду никогда… [36]
Так, с приятной хрипотцой в голосе, наигрывая себе на старенькой тальянке, оптимистично пел старую питерскую,
36
http://www.youtube.com/watch?v=BX6EIHk2nYA
Под тихий перестук колес за полуоткрытой дверью теплушки (которая «Восемь лошадей или сорок человек») медленно, как во сне, проплывали ветки елей, покрытых уже пышными снеговыми шапками…
У меня на душе было тяжело и муторно… Сам себе дивлюсь! Да что я, в самом-то деле? Ну, Наташка и Наташка… Мало ли в её жизни еще будет хороших ребят? Всплакнет и завтра же забудет про меня. Девичьи слезы — роса на солнце. Побольше поплачет, поменьше поссыт. И, в конце концов, у меня есть любимая и любящая меня жена и сын! Вот о них и нужно грустить, а не о всяких там Наташках. Эх, Наташка…
Напротив меня, при свете «летучей мыши», подполковник Вершинин колдовал над штатным расписанием:
— Тэ-э-эк-с, что мы имеем с гуся?
Командир отдельной батареи: есть. Это я.
Старший офицер: понятно, Владимир Иванович…
Командир огневого взвода и по совместительству арт-техник: товарищ Згурский.
Наводчик: Иван Петрович.
Номеров и разведчиков Лацис обещал на месте подогнать… Владимир Иванович, кого у нас нужного нет?
— Командира отделения тяги! И еще, понятно, самого главного в батарее специалиста! Замполита…, — съязвил я.
— Э, камераден…, — подал голос из темного угла наконец отогревшийся обер-лейтенант Ройзман. — Я, вообще-то, по военной специальности буду как раз офицер по национал-социалистической пропаганде!
— О-о-о, боги мои! — застонал Вершинин и с размаху ударил себя кулаком в высокий лоб. — Яду мне, яду! Вот только жида — комиссара мне в батарее ещё и не хватало!!!
— Так, я не понял, а что Вы имеете против комиссаров?! — обиделся Исаак.
— Ну, хватит, горячие парни…, — в теплушку, медленно, почти на ощупь пробирающуюся через сонный сказочный лес, на ходу запрыгнул вездесущий Лацис. — На минуту оставить одних нельзя! Как дети малые, ей-ей… Александр Игнатьевич…
— Слушаюсь, гражданин начальник!
— Командованием принято решение: на время проведения операции присвоить Вам и всему личному составу воинские звания… А то ведь у нас встречают по одежке, а провожают пиздюлями… Ха-ха. Держите временные удостоверения и ваши регалии!
С этими словами Лацис протянул каждому из нас краповые с малиновыми выпушками петлицы войск НКВД.
Вершинину достались три «шпалы», мне — одна, а инженеру Сане — три бульонных красных кубика (от дружественной Союзу ССР фирмы «Кнорр» — чей супчик вкусен и скор, если верить рекламе. Ну, не знаю. Анюта варила — страшная гадость). Петровичу на мозолистую ладонь легла старшинская «пила».