Бирюзовые серьги богини

Долгая Галина Альбертовна

— «Твой сын станет властителем степи, а может быть и всего мира, он создаст новое племя, он поведет его за собой…»

— Сын, Тансылу, не дочь, — перебил Аязгул.

Тансылу осеклась. Она знала, что отец ждал рождения сына. И когда ему вынесли ее, то он ничего не сказал, а развернулся и ушел в степь, погруженный в свои думы. Это произошло на рассвете нового дня, когда трава только поднялась из земли, и кочевье жило еще на зимних стоянках. С тех пор пятнадцать раз повторилось время пробуждения земли, а Тансылу стала одной из лучших наездниц своего племени.

Отец полюбил ее, когда она впервые дошла до него и со смехом, прозвучавшим песней жаворонка, протянула к нему ручонки.

Старый Таргитай научил дочь всему, чему учат мальчиков — скакать на коне, как ветер, стрелять из лука, рубить мечом. Но Тансылу, несмотря на смелость воина, оставалась женщиной. Как Таргитаю не было жаль расставаться с дочерью, которая грела его сердце, как когда-то сын, первенец, погибший от стрелы гарганов — людей, ведущих свой род от ворона, но время пришло. И он нашел ей достойного мужа. Смелого воина, богатого наследника племени, с которым Таргитай не раз пересекался в поисках новых пастбищ для своих табунов.

Тансылу развернулась и пошла к коню. Аязгул последовал за ней. Они уселись на траву рядом с конями. Когда молчали люди, говорила степь. Где-то высоко-высоко пел жаворонок — маленькая невзрачная птаха с задиристым хохолком на головке. Ветер шептался с травой, оставляя ее на время и с яростью накидываясь на вздумавшие передохнуть кусты перекати-поля. Жуки, черепахи, ящерки — все ползли по своим делам, выполняя незаменимую роль в гармонии природы, создавшей такое многообразие живых существ.

— Мне мама рассказывала, что в той стране, откуда она родом, верят, что в каждом существе есть дух. Его называют «ла». Смотри, — Тансылу подняла камушек, — и в нем тоже есть дух, как в тебе! — она кинула камень подальше и растянулась на земле, закинув руки за голову.

Аязгул сделал вид, что не понял вызова девушки, и улегся рядом, облокотившись на руку и с тоской вглядываясь в лицо Тансылу. Тонкая кожа ее век подрагивала, прикрывая глаза, а на щеках все еще горел румянец от быстрой езды.

— Аязгул, расскажи сказку, ту, про Тенгри и Умай.

— Я столько раз рассказывал ее тебе…

— Еще расскажи, как Тенгри увидел Умай, как она поразила его в самое сердце.

Аязгул тоже вытянулся во весь рост, положил руки под голову. Старше Тансылу на пять весен, он был стройным и быстрым, как архар. Но в отличие от девушки, его волосы были цвета спелого колоса, а глаза отражали небо. Семья Аязгула еще до его рождения примкнула к племени Таргитая. У них было всего десяток овец, три лошади и шатер. Они пришли оттуда, куда уходит солнце в поисках новых пастбища для своего небольшого стада и спокойной жизни для себя. Люди Таргитая быстро оценили умение отца Аязгула стрелять без промаха, разбираться в следах диких зверей, чем он заслужил уважение к себе и достойное право называться членом племени. Сын пошел по стопам отца. Лучше него не было охотника не только в их племени, но и в соседних.

Рассматривая плывущие облака в синем небе и, подражая акыну, Аязгул певуче начал рассказ.

— Давным-давно,

когда на Земле первые люди заселили степь, Великий Тенгри превратился в ворона и спустился с небес, чтобы посмотреть, как живут люди. Он летал с места на место, наблюдая, как они пасут овец, как готовят еду, как шьют одежду. У одной юрты Тенгри увидел прекрасную золотоволосую девушку. Ее красота поразила его и, забыв об осторожности, он подлетел так близко, что та девушка, а звали ее Умай, заметила его. Красивое оперение ворона понравилось ей и так захотелось Умай сделать ожерелье из его черных, отливающих синевой, перьев, что она достала маленький лук, натянула тетиву и пустила стрелу. Стрела пронзила Тенгри в самое сердце. Он понял, что теперь все небеса будут для него пустыми, если там с ним не будет этой девушки. Он принял образ человека, и Умай, лишь раз взглянув на прекрасного юношу, отдала ему свое сердце. Тенгри сделал ее бессмертной, но, став женой Великого Повелителя Небес, Умай не забыла о земле, и стала помогать женщинам и детям.

Аязгул замолчал. Молчала и Тансылу. Безграничное синее небо шатром укрыло их. Солнце склонилось к горизонту, теплые краски разбавили синеву яркими полосами, которые росли на глазах, и вскоре все небо запылало желтыми и красными языками, а багровое солнце шаром село на краю степи, тоже окрасившейся в цвета вечерней зари.

— Ты проводишь меня к мужу? — тихо спросила Тансылу.

— Нет. Я уйду.

— Куда?

— Туда, где заканчивается степь и за быстрой водой поднимаются камни, по которым можно подняться в жилище Тенгри…

Горькая тень опустилась на лицо Тансылу.

— Будешь охотиться…

— Да, и вернусь, когда стрела твоего мужа уже поразит тебя.

Тансылу рассмеялась, сбросив маску сожаления; повернулась на бок, без тени стеснения рассматривая красивое лицо Аязгула.

— Ты перепутал! Это моя стрела поразит его сердце, как стрела Умай сердце Тенгри.

Аязгул легко прикоснулся к волосам Тансылу. Провел по ним ладонью, отдернул руку.

— Глупенькая ты. Что тебе сказала мать о муже?

— Чтобы я его слушалась во всем.

Аязгул сжал губы, отвернулся.

— Правильно сказала. Слушайся.

Черногривый неожиданно заржал, словно почуяв недалеко кобылу. Конь Аязгула поддержал его. Юноша поднялся.

— Пора. Идем, не хочу бросать тень на тебя. Идем в стойбище. Пора.

Стук в дверь и тревожный голос матери, словно принесенные ветром издалека, рассеяли сон. Сима проворно вскочила с кровати и, подбежав к двери, потянула ее на себя. Дверь легко открылась.

— Мам, ты что? — Сима смотрела на мать сквозь пелену сна. Густеющий сумрак весенней степи еще плыл перед глазами, а в ушах сквозь свист ветра слышался голос Аязгула: «Тансылу…»

— Ты зачем дверь закрыла? — в глазах матери трепетал страх. — Стучу, стучу, а ты даже не отвечаешь.

— Я не закрывала дверь…

Валя прошла в комнату, беспокойно оглядывая ее. Все как всегда. Письменный стол у окна, стопка книг на нем, одна раскрыта. Видно, дочь читала ее… Кровать примята.