Битва за Адриатику. Адмирал Сенявин против Наполеона
Шрифт:
Пока Европа приходила в себя, Наполеон не терял времени даром.
– Надо успеть ощипать курицу, пока она не успела кудахнуть! – заявил он многозначительно и, вооружившись карандашом, начал наскоро кроить государственные границы.
К Франции были сразу же пририсованы Венеция и Истрия, Фриуль, Далмация и Катторо. Королем Неаполя вместо ничего не значащих Бурбонов посажен младший брат Жозеф. Пятнадцати германским князькам было велено по-быстрому объединяться в Рейнский союз и переходить в вассальную зависимость к Парижу. Себя Наполеон объявил протекторатом образованного союза. Так внезапно одним лишь
– Передайте императору Александру, что нам более незачем воевать друг с другом! – сказал он отпускаемому из плена князю Репнину. – Мы сможем еще сблизиться! Пусть он лишь пришлет своего уполномоченного в Вену!
Но Александр Первый Наполеона ответом не удостоил. Он был все еще потрясен Аустерлицем, что вести какие-то переговоры был просто не в состоянии. Бывший в те дни при нем генерал Энгельгарт впоследствии вспоминал: «До того он был кроток, доверчив, ласков, а теперь сделался подозрителен, строг до безмерности, неприступен и не терпел уже, чтобы кто говорил ему правду».
Свой гнев российский император обрушил не только на Кутузова, которого он отныне не желал даже видеть, но и на самых ближайших соратников. В один день были уволены вчерашние любимцы Чарторыжский и Лонжерон, разжалован в солдаты плененный и безвинный генерал Пржибышевский. Сам Александр при этом упорно повторял:
– Я еще возьму реванш за Аустерлиц, чего бы мне это ни стоило! Пусть Австрия вышиблена из союза со мной, нам поможет Фридрих Вильгельм! В старой Пруссии еще жив дух Великого Фридриха!
Направляя в Париж на переговоры с Наполеоном своего посланника Петра Убри, Александр велел ему:
– Подписывай там что хочешь, я все равно ничего и никогда не ратифицирую!
8 июля 1805 года Убри уже подписал в Париже договор о дружбе на вечные времена, буквально спустя неделю сам Александр скрепил своей личной подписью декларацию об антифранцузском союзе с Пруссией. Договор же Убри российский император, выдержав еще двухнедельную паузу, отказался ратифицировать наотрез. Наполеон поначалу поддался на уловку Александра и даже решил вернуть армию во Францию, но, узнав о российском демарше, решил все пока оставить на своих местах.
Между тем французский император велел раскатать перед ним карту Средиземного моря и, склонясь над ней, советовался со своим многоопытным начальником штаба:
– Посмотрите, Бертье! После Трафальгара нам уже нечего ловить счастья в западном Средиземноморье. Но не отказываться же теперь из-за этого от восточного! Аустерлиц показывает направление нового вектора наших усилий – восток! Сегодня нам надо господство в Адриатике. Оно дало бы возможность давления на Турцию, контроль над Италией и Австрией и противовес русскому присутствию на Ионических островах. Кроме этого мы могли бы распространить свое влияние на местных славян и греков!
– Да, сир, пришла пора разыграть и эту карту! – согласился умный Бертье. – И в этом стоит поторопиться. Русские уже стягивают к Корфу свои эскадры. Следующий ход должен быть за нами!
– Да! – поднял голову Наполеон. – И это будет сильный ход! Отныне я меняю всю восточную политику. Мы отберем Далмацию у австрийцев и начнем готовить союз с Турцией против России. Восточный вопрос будем решать не пушками, а дипломатией! Пора запереть русским Дарданелльскую калитку! Кого вы посоветовали бы отправить послом в Константинополь?
– Думаю, что в нынешних обстоятельствах подошел бы генерал Себастиани! – подумав, ответил маршал Бертье. – Он посредственный полководец, но зато прирожденный интриган!
– Хорошо! – согласился император. – Пусть Дарданеллы захлопнет перед русским носом именно Себастиани! Мы стравим Константинополь с Петербургом, потом натравим на русских шведов и персов, и когда Россия ослабнет во всех этих войнах, сами нанесем ей последний и сокрушительный удар, от которого она уже не встанет!
В те дни Наполеон писал своему министру иностранных дел Талейрану: «Постоянною конечною целью моей политики является заключение тройственного союза между мною, Портою и Персиею, направленного косвенно или скрыто против России… Конечной целью всех переговоров должно быть закрытие Босфора для русских и запрещение прохода из Средиземного моря всех их судов, как вооруженных, так и не вооруженных…»
До грозного 1812 года оставалось еще почти семь лет, но прелюдия к нему должна была уже вот-вот начаться…
Глава седьмая. Братья славяне
У острова Фано фрегат «Венус» попал в полосу полного штиля. Это было уж совсем не вовремя, но что поделать, с погодой не поспоришь! Коротая время, матросы разглядывали видневшиеся вдалеке сосновые и апельсиновые рощи, спорили, можно ли на островах гористых греческих хлеб растить. Офицеры в кают-компании чаями баловались. Пассажиры на фрегате подобрались весьма интересные, а потому Володя Броневский старался как можно дольше задержаться за столом, чтобы послушать их разговоры.
Поццо-ди-Борго корсиканец, совсем недавно принятый в русскую службу, рассказывал слушателям о семействе Бонапарте:
– Наши дома в Аяччио находились на одной улице, а потому я прекрасно знаю все это разбойничье семейство. Из всех Бонапарте порядочным был лишь папаша Наполеона старик Карло.
– Я слышал, что в сем семействе всем заправляет мать Наполеона? – вопросительно поглядел на рассказчика капитан-лейтенант Развозов.
– О, да! – кивнул ему Поццо-ди-Борго. – Мамаша Летиция настоящая фурия, способная на любую подлость! Под стать ей и все детки! Что касается Наполеона, то он даже родился, вывалившись головой об пол! Кстати, мы с ним еще с детства ненавидели друг друга, и могу без ложной скромности заметить, что я не раз устраивал ему хорошую взбучку! Однако все же, видимо, мало лупил!
– Помнит ли вас французский император сейчас? – отхлебнул обжигающий чай из стакана Развозов.
– Еще как помнит! – расхохотался Поццо-ди-Борго. – Бонапарте давно мечтает свести старые счеты. Он объявил меня изменником, повелел поймать и казнить! Но, думаю, его самого казнят куда раньше!
Сопровождавший дипломата английский полковник Мекензи был менее словоохотлив, но и он рассказал немало интересного из жизни своего отца, известного путешественника по Северо-Западной Америке. Коллежский асессор Козен веселил всех анекдотами из жизни старых дипломатов.