Битва за Рим (Венец из трав)
Шрифт:
Что за мысли обуревают мужа в данный момент, Ливия Друза не знала и не хотела знать; главное, что это были мысли, связанные с отъездом. По всей видимости, его финансовое благополучие наконец оказалось под угрозой, поэтому он просто вынужден что-то предпринять, чтобы улучшить его. Впрочем, за прошедшие годы Ливия Друза неоднократно задавала себе вопрос, так ли в действительности беден ее супруг, как следует из его жалоб. Она недоумевала, как ее брат мирится с их присутствием. Ведь теперь он не только перестал быть хозяином в собственном доме, но и был вынужден снять с видного места свою гордость – бесценную коллекцию живописи! Какой ужас это нагнало бы на их отца! Он-то возвел этот огромный дом только для того, чтобы получше развесить свои картины! «О Марк Ливий, зачем ты заставил меня выйти за него?»
Восемь лет супружества и двое детей не примирили Ливию
«Надеюсь, что ты станешь вести себя по отношению к Квинту Сервилию так, как вела бы себя любая молодая женщина, для которой брак желанен. Ты дашь ему понять, что всем довольна, и будешь относиться к нему с неизменным почтением, уважением, пониманием, заботой. Ни разу – даже оставшись с ним с глазу на глаз в спальне, когда станешь его женой, – ты не намекнешь, что он не является твоим избранником».
Друз подвел ее тогда к священному углу в атрии, где проживали семейные боги – хранительница очага Веста, боги кладовой Пенаты, семейные Лары – и вынудил дать страшную клятву, что она исполнит его волю. Ненависть, которой она тогда воспылала к брату, давно прошла. Этому способствовало повзросление и открытие в Друзе ранее неведомых ей черт.
Друз, запомнившийся ей по детству и отрочеству, был жестким, отчужденным, совершенно к ней равнодушным – о, как она его боялась! Лишь после краха и изгнания свекра она поняла, что представляет собой Друз на самом деле. Правильнее было сказать, что Друза изменила битва при Аравсионе, а также родившееся в его душе чувство к жене. Он смягчился, стал куда более доступен, хотя никогда не заговаривал о том, как заставил сестру выйти за Цепиона, и не освобождал ее от клятвы. Более всего ее восхищала в нем его преданность ей, сестре, и шурину Цепиону: ни по его речам, ни по виду нельзя было сказать, что он тяготится их присутствием у себя в доме. Именно поэтому такой неожиданностью стал для нее выпад брата против Цепиона, когда тот пренебрежительно отозвался о Квинте Поппедии Силоне.
Как красноречив был нынче Цепион! Оказалось, что в разговоре на интересующую его тему он способен проявлять энтузиазм и логику; как выяснилось, он может быть деловым человеком. Возможно, Силон и прав: Цепион по природе – всадник, истинный коммерсант. Планы его выглядели заманчиво. Их прибыльность не вызывала сомнений. О, как чудесно было бы зажить в собственном доме! Ливия Друза уже давно только об этом и мечтала.
С лестницы, связывающей лоджию с тесными помещениями для слуг в нижней части дома, раздался громкий смех. Ливия Друза вздрогнула, съежилась и втянула голову в плечи на тот случай, если слуги пробегут через лоджию, направляясь к атрию. И действительно, в дверях появилась кучка слуг. Они хохотали и болтали по-гречески, да так бойко, что Ливия Друза не смогла понять, в чем смысл шутки. Надо же, сколько счастья! Откуда оно? Что такое есть у них, чего лишена она? Ответ прост: свобода, римское гражданство, право самостоятельно строить жизнь. Они получают за свой труд плату, в отличие от нее; они богаты друзьями – не то что она; они могут общаться друг с дружкой, как им вздумается, не опасаясь критики и чужого вмешательства, – ей этого не видать как своих ушей. Ответ был не вполне верен, однако это Ливию Друзу нисколько не занимало; с ее точки зрения, дело обстояло именно так.
Слуги не заметили ее, и Ливия Друза удовлетворенно вздохнула. Уже отмеченная щербинкой луна взошла достаточно высоко, чтобы осветить город Рим. Ливия выпрямилась на мраморной скамье, оперлась руками о балюстраду и окинула взглядом Римский Форум. Дом Друза на Палатине находился как раз на углу кливуса Победы, поэтому отсюда открывался великолепный вид на Форум. Прежде город просматривался далеко и при взгляде влево, где долго пустовала земля Флакков, однако теперь Квинт Лутаций Катул Цезарь возвел там огромный портик, чьи колонны заслоняли вид. В остальном же все оставалось по-прежнему. Чуть ниже дома Друза высилось жилище великого понтифика Гнея Домиция Агенобарба с его великолепными лоджиями.
Ночной Рим был свободен от дневной суеты, его сочные краски сейчас померкли, канули в тень. Город, однако, не спал; повсюду в темных проулках потрескивали факелы, громыхали по мостовой повозки, мычали волы: владельцы римских лавок, пользуясь отсутствием толп, именно
Взор Ливии Друзы вернулся к лоджиям, опоясывающим дом Домиция Агенобарба. В этом взоре присутствовала неизбывная тоска. Очень давно – теперь ей казалось, что это случилось и вовсе в незапамятные времена, по крайней мере еще до замужества, – ее отлучили от любых компаний, даже от подруг ее возраста, и ей пришлось заполнять опустевшую жизнь книгами и мечтать о любви некоего незнакомца. В те дни она сиживала здесь же, греясь на солнце, и следила за балконом чужого дома, дожидаясь, когда на нем появится высокий рыжеволосый юноша, к которому ее влекло так сильно, что она насочиняла про него кучу небылиц, одна причудливее другой; ей грезилось, что он – царь Одиссей из Итаки, а она – верная царица Пенелопа, ждущая его возвращения. За долгие годы ей удалось взглянуть на него всего несколько раз – он был редким визитером в дом Агенобарба, однако и этого оказалось достаточно, чтобы поддерживать в ее душе любовное пламя, которое не потухло и после замужества, сделав ее существование еще более невыносимым. Она не знала, кто он такой – во всяком случае, не один из Домициев Агенобарбов, ибо та семейка отличалась низким ростом. Каждая патрицианская семья имела присущие только ей внешние черты, поэтому Ливия могла не сомневаться, что перед ней не Агенобарб.
Ей не дано было забыть и того дня, когда рассеялись ее иллюзии. Это произошло как раз тогда, когда ее свекор был обвинен народным собранием в измене; управляющий в доме ее брата Кратипп увел ее вместе с маленькой Сервилией на другую сторону Палатина, подальше от дома Сервилия Цепиона.
Какой это был ужасный день! Именно тогда, глядя на Сервилию и Друза, Ливия впервые поняла, что жена может быть мужу соратницей. Ей открылось, что женщин порой приглашают к участию в семейных дискуссиях. Первый раз в жизни она попробовала неразбавленное вино. А чуть погодя, когда улеглось волнение, Сервилия назвала рыжеволосого Одиссея из дома у подножия холма по имени: Марк Порций Катон Салониан. Не царь, даже не патриций, а просто внук крестьянина из Тосканы и правнук раба-кельтибера…
– Вот ты где! – неожиданно раздался голос Цепиона. – Что ты делаешь тут, на таком холоде, женщина? Иди в дом!
Ливия Друза встала и послушно направилась в ненавистную постель.
В конце февраля Квинт Сервилий Цепион наконец-то отбыл, сказав Ливии Друзе, что возвратится не раньше чем через год, а то и позже. Сперва это удивило ее, но потом он разъяснил, что столь долгое отсутствие совершенно необходимо, так как, вложив все деньги в проект в Италийской Галлии, он просто вынужден будет лично надзирать за ходом его реализации. Перед этим он проявил к жене усиленное внимание в постели, говоря, что мечтает о сыне; забеременев, она получит занятие на время его отсутствия. В первые годы замужества близость с мужем была для нее источником огорчений, однако с тех пор, как ей было открыто имя ее обожаемого рыжеволосого Одиссея, любовные упражнения Цепиона превратились для нее просто в утомительное неудобство, в котором хотя бы не было места жгучему отвращению. Ничего не сказав мужу о том, чем собирается заняться в его отсутствие, Ливия Друза простилась с ним; лишь выждав неделю, она вызвала брата на серьезный разговор.
– Марк Ливий, я хочу попросить тебя о большой услуге, – начала она, усевшись в кресло для клиентов. Ей было странно сидеть в нем, и она усмехнулась. – О боги! Знаешь ли ты, что я впервые сижу на этом месте с тех пор, как ты уговорил меня выйти замуж за Квинта Сервилия?
Оливковое лицо Друза потемнело. Он опустил глаза и уставился на свои пальцы.
– Это было восемь лет назад, – молвил он невыразительным тоном.
– Да, именно так, – подтвердила она и снова усмехнулась. – Однако я сижу здесь не для того, чтобы обсуждать события восьмилетней давности, брат мой. Я прошу тебя об услуге.