Битва за Рим (Венец из трав)
Шрифт:
Няня оказалась тут как тут. Ливия Друза забрала у нее малыша и сама внесла его в гостиную.
– Вот, Квинт Сервилий! – с улыбкой молвила она. – Познакомься: это твой сын. Красивый, правда?
Слова эти были материнским преувеличением: маленький Цепион вовсе не был красив. Впрочем, и уродцем его нельзя было назвать. Десятимесячный мальчуган спокойно сидел у матери на руках, глядя прямо перед собой без очаровательной улыбки, обычно свойственной его сверстникам. Прямые, густые волосы на его головке имели яростный рыжий оттенок, глаза его были темно-карими, ручки довольно длинными, личико худым.
– Юпитер! – удивленно вскричал Цепион. – Откуда у него взялись рыжие волосы?
– Марк Ливий говорит, что рыжей была семья моей матери, – безмятежно откликнулась Ливия Друза.
– О!
Цепион вздохнул с облегчением. Дело было не в том, что он подозревал жену в неверности, а в том, что он не любил двусмысленностей. Не будучи нежным папашей, он даже не попытался взять малыша на руки; его пришлось подтолкнуть, чтобы он пощекотал мальчика под подбородком.
– Ладно, – сказал наконец Цепион. – Отдай его няньке. Пора нам побыть наедине, жена.
– Но скоро время ужинать, – попыталась возразить Ливия Друза, отдавая ребенка няне, заглянувшей в комнату. – Ужин и так запоздал. – У нее отчаянно колотилось сердце, поскольку она отлично знала, что сейчас последует. – Не можем же мы оттягивать его до бесконечности!
Не обращая внимания на ее слова, Цепион закрыл ставни и запер дверь.
– Я не голоден, – проговорил он, снимая тогу. – Если голодна ты, тем хуже для тебя. Сегодня тебе придется обойтись без ужина, жена!
Даже не будучи чувствительным и проницательным человеком, Квинт Сервилий не мог не заметить перемену, происшедшую в жене, стоило ему лечь с ней рядом и властно притянуть ее к себе: она была напряжена и совершенно невосприимчива к его ласкам.
– Что с тобой? – разочарованно спросил он.
– Подобно всем женщинам, я все меньше люблю это занятие. Родив двоих-троих детей, женщины теряют к нему интерес.
– Ничего, – рассердился Цепион, – ты постараешься опять им заинтересоваться. Мужчины нашей семьи славятся воздержанием и высокой моралью, мы не спим ни с кем, кроме наших жен. – Реплика эта прозвучала до смешного напыщенно, словно была заучена наизусть.
Соитие их можно было назвать успешным только условно; несмотря на ненасытность Цепиона, Ливия Друза оставалась холодной и апатичной; страшным оскорблением для мужа стало то, что его последнее по счету достижение ознаменовалось ее храпом: она умудрилась уснуть! Он грубо тряхнул ее.
– Откуда у нас возьмется еще один сын? – крикнул он, больно хватая ее за плечи.
– Я больше не хочу детей, – пробормотала она.
– Если ты не поостережешься, – мычал он, приближаясь к кульминации, – я с тобой разведусь.
– Если развод будет означать, что я могу и дальше жить в Тускуле, – ответила она, не обращая внимания на его стоны, – то я не стану возражать. Ненавижу Рим. И вот это ненавижу. – Она выскользнула из-под него. – Теперь я могу спать?
Он был слишком утомлен, чтобы продолжать препирательства, но с утра, едва проснувшись, возобновил прерванный разговор, причем со злостью.
– Я твой муж, – завел он, стоило ей встать, – и ожидаю от тебя, жена, соответствующего поведения.
– Я же сказала: все это мне больше не интересно, – резко ответила она. – Если это тебя не устраивает, Квинт Сервилий, то предлагаю тебе развестись со мной.
До Цепиона дошло, что она жаждет развода, хотя мысль о ее неверности его пока не посещала.
– Никакого развода, жена.
– Тебе известно, что я сама могу с тобой развестись.
– Сомневаюсь, чтобы твой брат согласился на это. Впрочем, это неважно. Развода не будет – и точка. А интерес будет – у меня.
Он схватил свой кожаный ремень и сложил его вдвое. Ливия Друза непонимающе уставилась на него.
– Перестань паясничать! Я не ребенок.
– Ведешь ты себя именно как ребенок.
– Ты не посмеешь ко мне притронуться!
Вместо ответа он заломил ей руку за спину, одновременно задрав ее ночную рубашку. Ремень начал звонко хлестать по ягодицам и бедрам. Сперва Ливия Друза дергалась, пытаясь освободиться, но потом ей стало ясно, что он способен сломать ей руку. С каждым ударом боль делалась все нестерпимее, прожигая ее насквозь, как огнем; сначала она всхлипывала, потом разрыдалась, потом ей стало страшно. Когда она рухнула на колени и попыталась спрятать лицо в ладонях, он схватил ремень обеими руками и стал хлестать ее согбенное тело, не помня себя от злобы.
Ее крики доставляли ему наслаждение; он совсем сорвал с нее сорочку и лупцевал до тех пор, пока его руки не обвисли в изнеможении. Отпихнув ногой упавший на пол ремень, Цепион накрутил на руку волосы жены, рывком поставил ее на ноги и подтолкнул к душной нише, где стояла кровать, издававшая после бурной ночи настоящее зловоние.
– А вот теперь поглядим! – прохрипел он, придерживая рукой готовое к использованию орудие любви, ставшее сейчас орудием истязания. – Лучше смирись, жена, иначе получишь еще! – С этими словами он вскарабкался на нее, искренне полагая, что ее дрожь, колотящие его по спине кулаки и сдавленные крики свидетельствуют о небывалом наслаждении.
Звуки, доносившиеся из покоев Цепиона, были услышаны многими. Прокравшаяся вдоль колоннады Сервилия, желавшая узнать, проснулся ли ее любимый папочка, ничего не упустила; то же относилось и ко многим слугам. Зато Друз и Сервилия ничего не слышали и не понимали; никто не знал, как поставить их в известность.
Служанка, помогавшая Ливии Друзе принимать ванну, расписывала, спустившись в подвал к рабам, причиненные хозяйке увечья; при этом лицо ее было искажено страхом.
– Огромные кровавые рубцы! – причитала она, обращаясь к управляющему Кратиппу. – Они до сих пор кровоточат! Вся постель забрызгана кровью! Бедняжка, бедняжка…
Кратипп рыдал в одиночестве, не зная, чем помочь; слезы проливал не он один, ибо среди слуг многие знали Ливию Друзу с раннего детства, всегда жалели ее и заботились о ней. Стоило старикам увидеть ее утром, как глаза их снова увлажнились: она передвигалась со скоростью улитки и выглядела так, словно мечтала о смерти. Однако Цепион был хитер; даже в гневе он проявил осмотрительность: на руках, ногах, шее и лице у жены не оказалось ни единой отметины.