Битва за Степь. От неудач к победам
Шрифт:
Далее Макнейл рассуждал следующим образом: «Если Турция покорится Петербургу, это будет представлять серьезную угрозу интересам Британии в Европе и на Средиземном море, тогда как оккупация Россией Персии может окончательно решить судьбу Индии».
Надо сказать, что Джон Макнейл постарался на славу. Книга содержала большую складную карту, показывавшую пугающее усиление русской экспансии за предыдущие полтора века. Кроме этого, к карте была приложена таблица, показывающая пугающий рост населения России в результате этих аннексий и других территориальных приобретений. По расчетам Макнейла с петровских времен население России увеличилось в четыре раза – с 15 миллионов до 58 миллионов человек. В то же самое время русские границы придвинулись на 500 миль к Стамбулу и на 1000 миль к Тегерану.
«Любая часть этих обширных приобретений, – писал Макнейл, – была получена вопреки мнению, желаниям и интересам Британии. Расчленение Швеции, раздел Польши, захват турецких провинций и тех земель, что были отделены от Персии, – все это наносило вред британским интересам». Именно последние два слова и определяли причину авторского гнева. «Русские, – добавлял Макнейл, – достигли всего хитростью, добиваясь своих целей посредством последовательных вторжений, ни одно из которых не казалось достаточно важным, чтобы из-за него разорвать дружеские отношения с великими державами Европы».
Прогноз Макнейла был, как и прогноз Уркварта в его книге «Британия и Россия», мрачен и пессимистичен, но с ним согласились многие тогдашние политики, не говоря уже о русофобах и журналистах. Читатели книги Макнейла были убеждены, что следующая экспансия России – это всего лишь вопрос времени, и только жребий решит, будет он направлен против Турции или Персии.
Премьер-министра Англии Пальмерстона книга привела в восторг, так как на тот момент она стала настоящим катехизисом Большой Игры. Ну а анонимность книги была условной. Так как весь британский истеблишмент прекрасно знал имя автора.
Прибыв на свой новый пост в Тегеране, Макнейл, к своему ужасу, обнаружил, что влияние России при дворе персидского шаха стало гораздо сильнее, чем перед его отъездом в Лондон. В лице посла графа Симонича Макнейл столкнулся с профессиональным и не слишком щепетильным противником. Впрочем, и Макнейл был далеко не новичком в политических интригах.
– Я настроен решительно сделать все, что в моих силах, чтобы расстроить персидскую игру царя Николая! – говорил он в минуты откровения.
Вскоре Макнейл уже слал в Лондон панические письма. В которых писал, что русские начали скрытно передвигать войска в сторону Герата и Кабула – двух главных ворот, ведущих к Британской Индии. Зачем и почему английский посол обманывал своих начальников и будоражил британский бомонд, совершенно непонятно. Ведь русские полки на тот момент находились в весьма далеком от Афганистана Оренбурге, и никто никуда оттуда идти пока не собирался… Возможно, бывший врач просто набивал себе цену, а возможно, сознательно провоцировал обострение между двумя державами. Как бы то ни было, но именно усилиями Уркварта и Макнейла Большая Игра была подведена к тому, чтобы вступить в новую более опасную фазу.
Глава девятая
В начале XIX века север Средней Азии представлял собой огромный и еще весьма малоизученный мир. Между туркменской долиной Узбой, протянувшейся от Сарыкамышской котловины до Каспийского моря и Амударьи, с одной стороны, и границами с Афганистаном и Персией, с другой, простирались огромные земли, которые, по единодушному мнению русских путешественников, представляли собой «безотрадную пустыню». Обитали там племена кочевников, которые испокон веков занимались не столько разведением скота и сельским хозяйством, сколько работорговлей и грабежами. Похищали, как правило, персов, казахов, а потом попробовали переключиться и на русских колонистов – по мере приближения границ Российской империи к Каспию. Кочевые племена и банды буквально терроризировали российские окраины. Причем действовали они не сами по себе. За ними стояли Кокандское и Хивинское ханства, Бухарский эмират. Подстрекали к набегам, финансировали их, а потом скупали добычу. Большая часть казахов еще в XVIII веке приняли подданство России, но соседи не только их грабили, но и подбивали к бунтам и набегам. Кокандские ханы, кроме того, любой ценой (включая подкуп) стремились заполучить российских солдат, которых использовали для обучения собственного войска. Так продолжалось много лет, пока на границе не появились русские войска.
После этого в набеги кидались уже самые дерзкие и отвязные. Одним из таких разбойников был казахский султан Саржан Касымов, мечтавший ни много ни мало, а о возрождении Золотой Орды. Во главе, разумеется, со своей особой. По этой причине русских он ненавидел, и где мог, там пакостил. Ну, а так как одному против России ему было страшновато, Касымов заручился поддержкой кокандского хана.
Какое-то время Касымов ограничивался мелкими нападениями, но затем решил играть по-крупному.
И в мае 1834 года на север, чтобы помочь своему союзнику Касымову, двинулся уже ташкентский правитель Лашкар кушбеги с шеститысячным войском. Официально это выглядело как поддержка борьбы султана Касымова против русских порядков в степи. На самом деле цель была прозаической – захватить огромный кусок казахской территории, чтобы потом законно обирать казахские аулы. Приблизившись к нашим границам, Лашкар кушбеги возвел на казахской земле крепость Уллу-Тау.
Чтобы пресечь эту дерзость, тогдашний генерал-губернатор Западной Сибири Иван Вельяминов решил послать к Уллу-Тау отряд под командованием полковника Семена Броневского – роту пехоты, сборный казачий полк Сибирского войска, под командой есаула Ивана Карбышева и шесть пушек. При отряде были и казахи, выполнявшие служившие разведчиками и обозниками.
19 мая отряд Броневского вышел в степь. Как писал в своих воспоминаниях сам командир отряда: «Быстрый марш мой в глубь степи простирался от линии прямо на юг за 1000 верст, ибо я рассуждал, что чем далее встречу врагов, тем они менее сделают вреда нашим киргизцам (современным казахам. – В.Ш.), отхлынувшим при первом известии ближе к линии. Нападающим, вследствие такого соображения, досталось разорить только некоторые дальние волости, но разорять со всеми ужасами азиатского свирепства и так совершенно без причины – только чтобы грабить».
Вторую половину пути, на протяжении 500 верст, отряд не встретил ни одного аула. Степь словно вымерла. Дело в том, что казахи, опасаясь набега кокандцев, ушли к казачьим станицам. На подходе к горам Уллу-Тау Броневский послал в разведку казаков. Те пробрались к находившейся там кокандской крепости, осмотрели ее и вернулись.
– Так что крепость сложена из камня и дерна, имеет же пушки и гарнизон немалый! – браво доложился командовавший разведкой казак.
– Каково будет твое мнение на сей счет, Иван Семенович? – поинтересовался полковник Броневский у Карбышева.
– Думаю, Семен Богданович, что лучшее из всего, что можно придумать, – это атаковать! – ответил есаул.
Так и порешили.
Чтобы атаковать крепость неожиданно с рассветом, последние 25 верст казаки и пехота проделали в ночной тишине. Еще не выглянуло солнце, как казаки стремительно захватили пасшиеся недалеко от крепости кокандские табуны, не дав бежать ни одному табунщику. Когда кокандцы, проснувшись, протерли глаза, то обнаружили свою крепость уже окруженной русскими.
На всякий случай кокандцы решили попугать русских стрельбой из пушек и ружей – а вдруг русские испугаются и уйдут. Увы, кокандская хитрость не помогла.
Наблюдая, как зарываются в землю, не долетая, ядра, Броневский только хмыкал – чего зря добро переводят!
Чтобы не проливать зря кровь, полковник решил дать защитникам крепости одуматься и не стал сразу идти на штурм. Вместо этого послал к коменданту крепости парламентера. Вот как впоследствии описывал это сам Броневский: «Между тем, доставлен ко мне с бекета, пойманный казаками, возвращавшийся из аулов в крепость от своей невесты расфранченный и видный собою кокандец. Он казался довольно покоен, хотя был на веревке. Я шутками моими его более ободрил, предлагая ему ехать к своим в крепость и объявить коменданту, чтобы немедленно сдался, в противном случае будет худо. Кокандец с благодарностью на это согласился и поехал тотчас».