Битвы по средам
Шрифт:
Пади на вас все жабы, гады, чары Сикораксы!
За ужином я сообщил о субботнем кроссе родителям.
— Замечательно! — почему-то обрадовалась мама.
— Ага. Просто зашибись, — подтвердил я.
— А кто вас тренирует? — поинтересовался отец.
— Тренер Кватрини.
Отец на мгновение задумался.
— А зовут его как?
Я пожал плечами.
— Его все так и зовут — тренер Кватрини.
Отец недовольно хмыкнул и принялся за еду.
— А сколько ты должен пробежать? — спросила сестра.
Я объяснил.
—
— Не сдохну.
— Упадёшь, и тебя затопчут.
— Это уже было. Или вроде того. С автобусом.
Сестра ухмыльнулась.
— Холлинг Вудвуд — герой нашего города! Хочешь, в твою честь парад устроим?
— Слушай, когда ты уже поступишь в колледж и свалишь отсюда? — не выдержал я.
Она снова ухмыльнулась и ответила:
— Ещё не скоро. А жаль.
— Она ни в какой колледж не уедет, — произнёс отец. Воцарилась тишина.
— Что? — Сестра даже привстала.
— Тебе не надо поступать ни в какой колледж, — повторил отец. — У тебя есть прекрасная работа. Никуда не поедешь.
Снова тишина, ещё более длительная.
— Ты слышал, что у Роя Уайта соотношение «хиты — удары» — ноль четыреста двадцать девять? — Это я решил отвлечь отца.
— Я поступаю в Колумбийский университет, — твёрдо сказала сестра.
Отец расплющил вилкой фасолину.
— Колумбийский, значит, — проговорил он. — В Нью-Йорк, значит, собралась, на Манхэттен. Так, погоди-ка… Уж не тот ли это университет, где сейчас занятия отменили? Они там, видите ли, против войны протестуют.
— Это университет, где студенты борются за прекращение войны и против расизма.
— Мир сошёл с ума, — сказал отец. — А в университетах — самый рассадник вольнодумия и есть. Нет, сиди дома и ходи на работу. Целее будешь.
— Целее? От чего ты меня бережёшь? От мыслей?
— Останешься дома, — повторил отец.
Сестра, опустив голову, ковыряла на тарелке мясной рулет.
Кстати, бэттинг у Роя Уайта и вправду ноль четыреста двадцать девять, он побил свой прошлогодний результат на целых двести пять очков. Чем не тема для беседы за ужином?
Когда в субботу утром я убегал на соревнования, мои домашние ещё спали. Да я и сам толком не проснулся — в такую-то рань! Глаза не открывались, и до школы я добрался на автомате. Представляете: едва рассвело, жуткий холод, да ещё туман — такой, знаете, мокрый, до костей пробирающий туман, когда сначала влажнеет вся одежда, а потом холод заползает под кожу и думать можешь только об оставшейся дома тёплой постели, которую ты зачем-то покинул, сам же покинул, почти по доброй воле, а ещё жалеешь, что не надел термобельё, и недоумеваешь: кто и зачем придумал этот дурацкий кросс? А потом открываешь глаза и видишь у автобуса тренера Кватрини, который орёт на всех в поле зрения, и снова недоумеваешь: зачем я здесь? Зачем все мы здесь?
Приехали в Салисбери-парк. Снова туман. Высокая, совершенно мокрая трава. С деревьев, с каждого листика капает. Снова холод: видишь каждый свой выдох — облачко пара. Особенно много облаков плавало вокруг тренера Кватрини, потому что он беспрерывно отдавал приказы: куда сложить вещи, где ждать, где не ждать, где размяться, где построиться. Наверно, он так грелся.
На соревнования съехались сборные — и основной состав, и запасные — со всего Лонг-Айленда, примерно из двадцати школ. Некоторые школы даже снабдили своих бегунов командной формой. А остальные просто прикрепили к футболкам выданные тренерами номера. Мне достался номер сто тринадцать, не самый, как вы понимаете, счастливый. Данни бежал под заветным номером двадцать пять, номером Джо Пепитона. Я попросил его поменяться.
— А ты бы поменял двадцать пятый на сто тринадцатый? — спросил он.
— Конечно, — ответил я.
— Врёшь, — сказал он и не поменялся.
Но когда начался забег запасных команд, я всё равно болел за Данни — кричал, улюлюкал, стоя рядом с родителями Данни и кучей маленьких запферят, а ещё — с мистером Ковальски и Мирил-Ли. Да-да, все они пришли поболеть за нас ранним субботним утром.
Мирил. Этим всё сказано.
Поначалу я различал Данни среди бегунов: они стартовали всей толпой. Человек триста в белых футболках. Потом они углубились в лес, топот шестисот ног стих, а мы устремились к повороту, где дорога делает петлю — где вот-вот покажутся лидеры. Да! Данни бежал в группе лидеров, хотя школы прислали в основном восьмиклассников, и все они были крупнее и чуть не на голову выше Данни.
— Расслабь руки! — крикнул я.
— Ладно, тренер, — ответил он, снова устремляясь в леса.
— Не болтай! — крикнул я ему вслед, хотя он меня, наверно, уже не слышал.
Мы ринулись к следующему изгибу дороги. Данни бежал в первых рядах группы лидеров, вполне уверенно бежал. Даже продемонстрировал мне, что руки расслаблены.
— Давай, Данни! — закричала Мирил.
— Ползи быстрее! — крикнул я.
И он припустил ещё быстрее, точно спринт бежит. И скрылся в лесу.
Мы снова бросились к стартовой линии и вопили как ненормальные, когда десятка лидеров ушла на второй круг.
Но впереди ещё три круга.
Все мы — и Запферы, и Мирил с отцом — метались туда-сюда, чтобы видеть Данни каждый раз, когда он выскакивал на открытое место.
На пятый крут он уходил первым.
Орали мы неистово, все, даже тренер Кватрини орал и прыгал на обочине не хуже маленьких Запферов.
Данни опять исчез в лесу, изрядно оторвавшись от группы восьмиклассников, а мы — уже в пятый раз — побежали к первому повороту, где он должен был показаться вновь.
Но показалась группа лидеров-восьмиклассников. А потом и другие бегуны, раскрасневшиеся, потные. Их дыхание стыло на холодном воздухе.
— Мы его пропустили? — прошептала Мирил.
Нет, не пропустили. Данни, хромая, с окровавленными коленками, бежал где-то во второй сотне. На нас он даже не взглянул.
Его родители ахнули. Кто-то из запферят спросил:
— Почему у Данни кровь?
— Должно быть, споткнулся и упал, — ответила миссис Запфер.
Она просто не знает, что может случиться, если группа восьмиклассников догонит в лесу лидера-семиклашку.