Битвы за корону. Три Федора
Шрифт:
Мысль о проклятье не покидала меня, и я настоятельно посоветовал Годунову в пути поостеречься, решив выделить для его сопровождения помимо трёх охранных сотен по меньшей мере еще столько же. Не факт, что шестьсот преданных гвардейцев и восемь телохранителей смогут защитить, уберечь и спасти в случае чего, но все-таки. Да еще взял с него слово, что он выедет в кольчуге и снимет ее не раньше, чем въедет на территорию монастыря. Годунов жалобно уставился на меня, но я остался неумолим, специально повторив: «Не раньше».
– Ладно, одену, – недовольно буркнул он и в свою очередь напомнил мне. – Гляди, на завтрашнее сидение Боярской думы не запоздай. Мне ж кого-то заместо себя оставить надо. Указ я повелел изготовить, но хочу сам при его объявлении посидеть.
– А кого оставишь? – осторожно уточнил я.
– И ты спрашиваешь, – насмешливо хмыкнул он. Я похолодел, с тоской уставившись на Федора, но он оказался неумолим и на мои доводы нашел свои, не менее убедительные. Мол, ему и далее придется отлучаться из столицы, а потому надо ж мне когда-то начинать. Так лучше сейчас, пока у всех свежи воспоминания о моих великих деяниях.
….Как ни удивительно, но бояре восприняли мое очередное возвышение спокойно. Во всяком случае ни возмущенных выкриков, ни просто возражений по поводу того, что «государь повелевает князю Мак-Альпину Москву ведати и всеми делами началовати» не последовало. Лишь когда зашла речь о преамбуле решений Боярской думы, которую в отсутствие государя велено писать так: «Князь Мак-Альпин слушав докладной выписки указал и бояры приговорили…», кое-кто охнул, да и то тихонько. То ли их напугал решительный настрой Годунова, во время чтения пристально следившего за их реакцией и, судя по злому прищуру, готового к любым санкциям, то ли они попросту устали удивляться моему продолжающемуся вертикальному взлету.
Загудели они позже, когда Власьев умолк и Годунов жестом указал мне на свое место – мол, давай, занимай, усаживайся. Это был откровенный перебор и я, отвесив Федору учтивый поклон, успел переиначить его приглашение, громко поблагодарив за доверие и пообещав сберечь его креслице в целости, дабы в него никто не сел. Говорил я, повернувшись к государю лицом, а к остальным соответственно, и никто из сидящих не заметил, как я заговорщически подмигнул Годунову. Тот понял, что перегнул палку, и настаивать, чтоб я уселся на его место, не стал. Гул мгновенно стих.
Едва я остался один, заняв место подле государева кресла и положив руку на изголовье, как ехидный Головин подал голос:
– Дозволь узнать, княже. А ежели кто в отсутствие государя местничаться учнет, да примется считаться, кто кого породою выше, ты и тут указывать станешь, кому опосля кого быти?
Вопрос был откровенно провокационный, явно рассчитанный на взрыв недовольства. Еще бы, какой-то залетный иностранец станет судить и рядить о самом святом! Стыд и срам! Да ранешние государи всегда руки мыли, если им доводилось ненароком иноземца коснуться, для чего возле трона специальное серебряное блюдо с водой поставлено, а тут на тебе…. Я не спешил с ответом.
– Насколько мне ведомо, искать по спискам у кого, где и кем были его отцы и деды, не мне, а дьякам Разрядного приказа. Государи их выпискам всегда доверяли. Почему же я должен отказать им в доверии? – дал я обтекаемый ответ.
– Значитца станешь, – сделал вывод Головин.
Дума недовольно загудела.
– А ты что, собрался мне челом на кого-то ударить, – напомнил я с чего все должно начинаться.
Головин вздрогнул, и испуганно замотал головой. Ну да, формулировочки-то в челобитных еще те. Как сейчас помню. Начинаются подобострастно: «Смилуйся….», а заканчиваться им надлежит и вовсе по холуйски, с рабской покорностью: «Холоп твой Васька Головин….». Одно дело писать такое государю, а другое – мне. У кого ж рука поднимется?
– А коль нет, то и нечего раньше времени об этом говорить, – подвел я итог короткой дискуссии. – А теперь приступим к делам….
И мы приступили. Я старался держаться невозмутимо, словно для меня рулить Русью – дело привычное и обыденное, но одно дело выглядеть внешне, а другое – оставаться хладнокровным внутри. Словом, мандраж пробирал. А ближе к обедне и ноги загудели. И сделать ничего нельзя. Не примащивать же свое приставное креслице подле государева.
Но ничего, продержался. Да и в остальные дни, пускай порою приходилось и несладко. И это при том, что я старался заканчивать заседания до обедни, чтобы хоть не выстаивать как проклятый с вечера аж до полуночи.
Немалую помощь оказал Власьев. В первый же день я прикатил к нему за очередной консультацией. Поначалу он весьма рьяно засуетился, встречая меня, да и оставшись наедине повел себя в несвойственной манере – проскальзывало явное угодничество, чего ранее не замечалось. Но я моментально пресек это, заявив, что передо мной стелиться не нужно, не то обижусь.
– А как иначе? Эвон ты куда забрался, – простодушно ответил он, но в глазах старого дипломата промелькнула маленькая лукавинка.
– Не хитри. Со мной ни к чему, – устало отмахнулся я. – Ты от меня не откачнулся и когда меня грязью все кому не лень обливали, так что наша дружба свою проверку давно прошла и ни к чему ее сегодня снова на прочность испытывать.
– Сегодня как раз и следует, – возразил он. – Сам ведаешь, яко оно бывает. Когда внизу – один человек, а когда вверх забрался – совсем иной.
– Для истинных друзей я всегда прежним останусь, – твердо заявил я, – а потому… помогай, Афанасий Иванович.
– Дак ныне я тебе чем подсоблю?! – всплеснул он руками.
– Как обычно, советом, – улыбнулся я. – Меня ж, считай, царем назначили, пускай на время, а я венцов отродясь не нашивал и как вести себя, чтоб не опозориться, понятия не имею…..
– Странно, – хмыкнул он, вновь, буквально на глазах становясь прежним. – А мне виделось, что имеешь. Никак помстилось?
– Помстилось, – кивнул я. – Это у меня со страха, да и то, пока они помалкивали.
– Вот и продолжай,– посоветовал он, пояснив: – Я к тому, чтоб ты свой страх им отдал – пущай и далее помалкивают.
– Да не оскудеет рука дающего, – пробормотал я задумчиво, – да не ослабеет рука, держащая за горло…
Смысл в совете был, но… Дьяк, склонив голову набок, продолжал пытливо смотреть на меня в ожидании…. Чего?