Биянкурские праздники
Шрифт:
Тамара, наконец, вышла; серьги ее блестели, лицо было напудрено. Анна Петровна взяла ее под руку с особой нежностью:
— До чего вы сегодня хорошенькая!
Тамара довольно улыбнулась.
— Вы, Марья Петровна, ужасно неопытная. Вы прямо готовы сиделкой сделаться при чужом человеке. Велите ей одеться; Федор Федорович снесет ее вниз, все мы поможем, раз такое дело. А доедет она одна, ничего с ней не сделается.
Куделянова медленно пошла в комнату больной. За окнами падал мокрый снег; было без малого девять часов. Она подошла к изголовью, и на мгновенье
— Придется вам, Зоя Андреевна, в больницу лечь. Тиф у вас.
Зоя Андреевна открыла глаза, провела языком по сухим губам и собрала всю ясность, какая еще оставалась у нее.
— Позовите, пожалуйста, доктора. Я простудилась. У меня совсем не тиф. Я завтра встану.
Марья Петровна отошла на шаг и подняла платье, лежащее на полу.
— Вы никак одеты, Зоя Андреевна? Я говорю: белья, кажись, не сняли с себя? Вот ваше платье. Федор Федорович проводить вас, он человек свободный.
— Пить! — тихо сказала Зоя Андреевна.
— Там вам и пить дадут, — успокоительно произнесла Марья Петровна, делая знаки сестре, чтобы та закрыла дверь. — Там последят за вами. А я не могу: у меня дочь. Я не могу терпеть больных в своем доме — другие жильцы могут протест объявить…
Зоя Андреевна поднялась на локте и побледнела.
— Позовите доктора, — сказала она еле внятно. — Он вам скажет…
Марья Петровна пожала плечами.
— Невозможно, Зоя Андреевна, невозможно, говорят вам. Пока доктор, пока то, пока се. Тиф — вещь заразная… Да и почему вы в больницу не хотите? Что вас там, съедят?
Слезы покатились из глаз Зои Андреевны; видно было, как под одеялом она заломила руки.
— Вы же знаете, — прошептала она, — меня там положат на пол, с тифозными, с ранеными…
— Что она говорит? — спросила Тамара Анну Петровну, стоящую ближе.
— Говорит, что ее действительно вошь в вагоне покусала. Сама, говорит, сознаю, что тиф.
Марья Петровна вдруг подошла вплотную к постели:
— Послушайте! Не силой же вас везти, не маленькая! Вставайте.
Зоя Андреевна почувствовала, как внутри нее начинается вчерашняя сумасшедшая дрожь.
— Закройте двери, — слабо крякнула она, — ох, холодно! ох…
Одеяло, теплый платок и пальто запрыгали по постели.
— Нюта! — крикнула Марья Петровна. — Пойди, позови Федора Федоровича.
Она схватила Зою Андреевну за плечи, сдернула одеяло и стала натягивать на нее сперва платье, потом пальто. Платком повязала ей голову, но надеть туфли показалось ей унизительным. Зоя Андреевна не сопротивлялась. Она только падала у нее из рук, как большая, мягкая, беспорядочно одетая кукла.
Федор Федорович увидел ее высоко открытые ноги в одних чулках, ее разбросанные по постели руки.
— Да она не доедет, господа, что вы говорите, — сказал он уныло и громко и сразу смутился. — Донести ее я донесу до извозчика, только этого мало. Вы посмотрите, она сидеть не может.
Анна Петровна, Тамара и Надюшка
— Кто ж ее повезет? — испугалась Марья Петровна. — Ведь невозможно нам…
— Мужчина нужен, Федор Федорович, мужчина нужен, — жеманно вскрикнула Анна Петровна.
Федор Федорович не понимая глядел вокруг себя. Красные волосы его торчали в разные стороны, рыжее лицо было тупо и неподвижно. Марья Петровна повернулась к нему.
— Надо доброе дело сделать! Женщина одна, в чужом городе, Федор Федорович. За ту цену, что вы у нас живете, могу я вас побеспокоить? Я на извозчика вам дам, и на обратного тоже.
Марья Петровна открыла сумку Зои Андреевны.
Федор Федорович повернулся к дверям всем своим нелепым, костлявым туловищем.
— Сходите за извозчиком, — сказал он и пошел за шинелью.
Надюшка распахнула дверь на лестницу и съехала на перилах все четыре этажа.
Тамара закурила, разглядывая комнату; Марья Петровна стояла у окна, дожидаясь конца кутерьмы.
Федор Федорович длинными руками обнял крепко Зою Андреевну и понес. Она была в беспамятстве. Ноги ее покачивались и задевали стулья, и тогда она испускала слабый стон и прижималась щекой к старому сукну студенческой шинели. Ее укачивало, и она цеплялась за жесткие рукава.
Уже на тротуаре раскрыла она глаза: снег, падавший ей на лоб, на мгновенье привел ее в себя. Близко-близко увидала она медную пуговицу с орлом, и пуговица показалась ей давно знакомой, родной, любимой, словно была эта метка чья-то, метка друга, возлюбленного…
— Тише, тише, — говорил над ней голос, — не плачьте. Сейчас поедем.
Ее усадили в высокую пролетку и снова обняли. Она ощутила смутный покой от этой последней нежности. Как стало тихо кругом, как спокойно… Но внезапно всю ее дернуло куда-то вперед. Ветер (ах, какой ветер!) резанул ей лицо, понесся на нее с воем, с ревом. Он разорвет ее пополам, он унесет ее! Ах, держите ее! Держите ее, господин студент! Будьте добренький!..
Но господин студент, обхватив ее за плечи, рассеянно смотрит назад, на высокие окна куделяновской квартиры. Там четыре лица прижались к стеклам и глядят. Как искажены, как страшны эти лица! Ай-ай-ай! Никогда не замечал он раньше, что в окнах такие безобразные, такие кривые стекла!
Барыни
Высокая плетенка, запряженная ширококостой долгогривой кобылой, остановилась перед крыльцом просторного деревенского дома. Лошадь высоко взмахнула хвостом, прямо по выплывавшей луне. Варвара Ивановна и Маргарита взялись за вещи: не такое нынче время, чтобы зависеть от прислуги. Но в доме уже забегали, распахнулись двери, рыжая полоса света упала в черную траву, и сквозь этот свет две босые девки кинулись к чемоданам. Доктор Бырдин и жена его вышли на крыльцо.