Бизнес есть бизнес - 3. Не сдаваться: 30 рассказов о тех, кто всегда поднимался с колен
Шрифт:
– А как вы кризис пережили?
– Недели за три до дефолта мне позвонил руководитель банка и предложил, как хорошему клиенту, перевести рублевый кредит с 30-процентной ставкой на валютный с 20-процентной. В итоге я выплачивал им в пять раз больше. Но компенсировал потери. Мы тогда работали исключительно на российском сырье, а 90% мясопереработки в России, как и сейчас, - на импорте. Доллар подскочил, цены на сырье взлетели, но не для нас. Инфляция докатилась до регионов только месяца через три - все это время люфт позволял нам продавать мясные продукты намного дешевле конкурентов и резко увеличить объем продаж. Я докупил оборудование и приобрел в собственность еще одно здание, которое арендовал у соседнего предприятия. Там стояли ржавые тракторы и комбайны, вся инфраструктура развалилась, а рабочие вообще не понимали, что дальше делать и как жить. Я понял, что надо как-то защитить свои интересы, и потихонечку начал скупать акции за копейки. Так у меня оказался контрольный пакет, и мы забрали это предприятие. Естественно, металлом заниматься дальше не стали, не наш бизнес. Сейчас часть помещений мы сдаем в аренду, некоторые площади продали иностранцам.
– Вы продолжаете работать только на российском сырье?
– Поголовье российского скота резко сократилось, и внутреннее сырье на рынке сейчас дороже, чем импортное. Главной проблемой изначально стал развал колхозов. К середине 1990-х их прибрали к рукам шустрые люди, и с 1999 по 2001 год пошел достаточно серьезный прирост. Государство тут же взвинтило цены на зерно. А скота без зерна не бывает. И начался спад. Все перешли на импорт. И тут же ввели квоты. Раньше около 500 компаний ввозили мясо, теперь 15. Образовалась монополия, которая держит цены. Поэтому мы построили большой холодильник на 500 тонн и закупаем скот у бабулек, бывших колхозов, совхозов в регионах - у них дешевле.
– Не опасно это?
– Бабушка, прежде чем забить свою корову или продать ее на бойню, должна получить документы на животное, фактически паспорт. Чем болела и когда, что ела и т. д. Хотя не исключены подтасовки, но контроль достаточно жесткий. У нас тоже есть своя система: проверяем не только сырье на входе, но и на каждом этапе обработки.
Коровы все чувствуют
– Сотрудники много колбасы домой таскают?
– Комбинат оборудован системой видеонаблюдения, но постоянно приходится ловить за руку и увольнять людей. Мы даже провели анализ, установили «мертвые точки» у камер - туда работники завозят продукты, там колбасу в карман и обратно. Когда коллектив был маленький - психологическое давление и убеждения помогали, сейчас 130 человек. Буквально вчера один пытался подделать накладные и вывезти партию колбасы. В таких случаях мы привлекаем милицию, чтобы другим неповадно было. Но каждый ведь мечтает: «Всех ловят, а я проскачу». Мясо - это не железо. Можно в колбасу налить чуть больше воды. Да и коровы жилистые бывают - вес у нее один, а на выходе сырья мало. Вот и списывают килограммы, а на самом деле домой их тащат. Кроме того, с советских времен сохранилась психология: на комбинатах можно и нужно воровать. Но хочу вам сказать, что воруют и в Германии. Когда только начинали, немец нам дал установку: «Ребята, ищите мне тех, кто с мозгами, но чтобы не имели отношения к мясопереработке». Учить всегда легче, чем переучивать. Сейчас уже все не так. Наши главные технологи - люди новой экономики.
Сегодня в состав холдинга «Тополис» входят пять компаний, каждая из которых занимается своим направлением. Комбинату принадлежат десять магазинов в Коломне и множество автолавок, которые рассредоточены по городу. «Тополис» обеспечивает около 30% подмосковного рынка. Борис Григорьевич говорит, раньше было больше, но москвичи давят ценой.
– В Москве удается держать позиции?
– В Москве мы представлены только в отдельных магазинах. Автолавки наши в столицу не пускают. Я пару раз пытался решить что-то на уровне префектур, но мне четко сказали: есть решение чужих не пускать. Входной билет в сети - от $300 до $1000 на каждый продукт. А у нас 200 наименований. Крупные комбинаты имеют мощный финансовый ресурс - иностранные инвестиции, мы - нет. Вообще работа с сетями - это головная боль и отсутствие больших прибылей. Все крупные мясокомбинаты зарабатывают на средних сетях, на одиноких магазинах и на регионах. Крупные сети - это как реклама. Там иногда устраиваются акции, где продукты продаются ниже себестоимости. Поэтому мы предпочитаем работать с Рязанью, Тулой, Подмосковьем. В сутки выпускаем 10-12 тонн колбасной продукции, 2-3 тонны полуфабрикатов, большие надежды возлагаем на новое оборудование, на 30-40% поднимем обороты. Активно поставляем охлажденное мясо крупным комбинатам. Это сложный продукт, с ним много проблем - с Запада его не привезешь, дорого, поэтому заводы, выпускающие большие объемы, стараются с ним не связываться. С московской HoReCa тоже работаем. Чем вообще хороша HoReCa - рестораны не интересует цена, только качество. Они сами на нас выходят. Но уж если быть до конца честным - в России нет хорошего мяса.
– Если так, то чем же нас кормят дешевые рестораны?
– Скорее всего, они закупают на рынках мясо без сертификатов. Правда, еще раз говорю, очень хорошего мяса у нас нет нигде. Ведь в мире существуют специальные породы скота - молочный, мясной. У каждого свое предназначение. В России обычно все в одном: корову сначала доят, а потом, как надоест, режут.
– А анаболиками скот пичкают?
– На Западе есть раз личные, которые этим занимаются для больших мясокомбинатов. У наших хозяйств на это нет денег. Экологически чистая еда - как следствие бедности.
– Был у вас интересный проект халяльного мяса. Что с ним стало?
– Идею я украл в Голландии - мясные продукты для мусульман из правильно убитых животных. При забое, по нормам шариата, нужно прочесть молитву во славу Аллаху и использовать нож, а не ток.
– А сейчас на бойнях используется гуманный ток?
– Современные технологии все гуманны. Я в Германии видел завод, где свиней усыпляют. Думал, это требования «зеленых», а оказалось, все намного прозаичнее. В момент забоя у животного не происходит выброса в кровь адреналина, так мясо остается мягким и лучше хранится. Так вот голландский предприниматель поставлял халяльное мясо в Арабские Эмираты, Европу, Лондон. Там очень большие мусульманские диаспоры, которые сформировались за последние 10-15 лет. Они живут компактно по своим традициям. Когда я начал делать для России подобный продукт, то даже вышел на верховного муфтия и получил сертификат N1, разрешающий выпускать продукцию по мусульманским канонам. Но не пошло. Я не учел одного факта: в отличие от Европы наши мусульманские диаспоры плохо знают традиции ислама, им нужно рассказывать, что такое халяль. Продукт я выпустил, сделал хорошую упаковку, стал продвигать. В Казань хотел попасть - не пустили, говорят «нам своих надо кормить». В Москве, наоборот, в сети входил без «билетов». Продукт уникальный. Но когда я стал разрабатывать стратегию рекламной кампании, понял, что надо продвигать не продукт, а ислам. А это все-таки не мое дело. Причем у нас работал мусульманский контролер, который проверял качество забоя. Халяльную продукцию с нехаляльной одновременно выпускать нельзя. Поэтому утром на чистом оборудовании делали мусульманскую колбасу, вечером - обычную. Но проект пришлось временно заморозить.
– Мне всегда было интересно, кто вообще работает на скотобойнях?
– Я, откровенно говоря, на бойне сам был всего раза три-четыре. Просто не могу там находиться. Но есть те, кто спокойно работает. Это люди с крепкой психикой, из сельской местности родом. Они выросли в деревне. У каждого был свой поросенок, свои куры.
– Вы сами едите мясо после того, что видите у себя на производстве?
– В последнее время больше рыбу люблю. Но отторжения мясные продукты не вызывают. Хотя я четко знаю, что животные предчувствуют смерть. Свиньи нет, а коровы чувствуют. Глаза у них очень выразительные. Но каждый зарабатывает как-то на жизнь. Кто-то канализацию чистит - тоже не самая приятная работа, но нужная. Я считаю себя мясником, но в первую очередь управленцем: люблю и умею считать деньги. Однажды даже у жены забрал отложенные на долгожданную первую машину средства и купил мясорубку. Буквально из-под подушки. До сих пор мне припоминает.
– Вы организовали частное предприятие одновременно с мясными московскими гигантами. Почему они такие большие, а вы нет?
– Все гиганты - это бывшие советские комбинаты, которые со временем были акционированы и получили крупные иностранные инвестиции. Я же построил все с нуля. Таких предприятий всего пять-шесть штук.
– Уходить из бизнеса не собираетесь?
– Жизнь - сложная штука, и все в этом мире продается. Если завтра придет дядя и предложит хорошую цену за мой бизнес, я его продам. Я не сросся с ним. Рассуждаю рационально: тенденции к расширению предприятия есть, вижу большие перспективы, но делать из этого цель жизни не хочу.
«БИЗНЕС», N188(207) от 06.10.05
Владимир Шорохов
Основатель и глава Фирмы «Лепта»
Разработка и производство измерительных приборов для сельского хозяйства
Своя лепта
ТЕКСТ: Аделаида Сигида
ФОТО: Дина Щедринская
Компания «Лепта» одной из первых в России стала делать влагомеры сыпучих продуктов для сельского хозяйства и перерабатывающей промышленности. Вначале это были влагомеры для зерна, потом появились влагомеры для круп, пиломатериалов, поточные влагомеры для использования в технологических процессах, а в ближайшее время должен появиться влагомер для сена и силоса: «Это все продается и покупается. И потому интересно знать, сколько там воды», - рассказал основатель компании Владимир Шорохов.
Погибшие направления
Владимир Васильевич Шорохов родился в селе Синодском Пензенской области. После окончания физического факультета Казанского университета по распределению попал в город Пущино, где в Институте биологической физики АНСССР занимался изучением биологического действия электромагнитных полей.
– По этой теме защитил диссертацию, а когда настали голодные времена, вместе с тремя научными сотрудниками основал фирму по разработке приборов для ультразвукового исследования кожи. В Академии наук было много интересных разработок, но никакой схемы внедрения этих разработок не существовало и, к сожалению, не существует по сей день. У нас была разработка, на которую СССР потратил 4,5 млн. рублей, и в 1991 году всего 200 тыс. не хватило, чтобы довести работу до конца и провести клинические испытания. Мы пробовали производить подобные приборы, продавали их в медицинские учреждения. Однако внедрение приборов продвигалось с трудом, денег у российского здравоохранения не было. Вскоре один из учредителей уехал в Америку, второй уехал, и фирма закрылась. Мне пришлось некоторое время торговать ширпотребом, хоть я и оставался старшим научным сотрудником института.