Блад: глубина неба
Шрифт:
– Я сам разберусь, что и когда мне делать, щенок!
– Если опять кого-то убьёте, о помощи больше не просите.
Доктор снисходительно усмехнулся, поболтал в стакане напиток цвета тёмного янтаря.
– Ты правда думаешь, что помогал в тот вечер мне? Не обольщайся, мальчик, я ничем тебе не обязан! Ты спасал свою шкуру, потому что на кону стояло твоё будущее. А мог бы похоронить девчонку. Мог бы пойти в полицейский участок и донести на меня. Мог бы вообще оставить её там, внизу, и не вмешиваться. Но ты этого не сделал. Ты выбрал то, что выбрал. Стал соучастником, но не ради меня, а ради
Если бы не звон льда о стенки стакана, то седой услышал бы, как скрипнули стиснутые зубы мальчишки. Доктор окинул взглядом напряжённую фигуру Шентэла, заметил, как под тонкой тканью рубашки взбугрились напряжённые мышцы, а на шее вздулись жилы.
– Я ненавижу вас, сэр, – едва слышно, с усилием, вымолвил Блад.
– Мне плевать, – Уайтхезен отсалютовал ему стаканом, – потому что я уверен: эти сильные чувства не помешают тебе выполнять наш уговор. Ты и дальше будешь помогать мне. Той ночью ты сделал окончательный выбор.
Винтерсблад не мигая смотрел на доктора из-под сдвинутых бровей, и его серые глаза казались чёрными.
– Хочешь, и тебе налью выпить? Помогает расслабиться, знаешь ли, – равнодушно предложил седой.
***
В конце января Уайтхезена тайно вызвали на процедуру к дочери какого-то богатея, но домой доктор в этот день не вернулся. Не вернулся и на следующий. А вечером пришли полицейские.
– Ты кто такой? Документы есть? – рявкнул один из них на открывшего двери Шентэла.
– Я племянник доктора Уайтхезена, я здесь живу, – юноша показал выправленные доктором бумаги.
– Сирота? Ещё родственники есть?
– Нет, сэр, только дядя.
– В тюрьме твой дядя, малец, – грубо бросил полицейский, – эй, сержант, отвезите мальчика в приют!
Тёмно-синие стены
Массивное трёхэтажное здание приюта притаилось за чёрным готическим забором, в тени громадных старых дубов. С дороги его нельзя было заметить, не приглядываясь. Оно походило на диковинного опасного зверя в зоосаде, который подобрался и нахохлился в глубине своей клетки, то ли поджидая добычу, то ли пытаясь согреться. Если долго стоять у толстых прутьев изгороди, вглядываясь во влажную мшистую тень под переплетением узловатых, словно старческие пальцы, веток, то почувствуешь, как приют тоже смотрит на тебя своими голодными окнами, тускло светящимися жёлтым.
Бладу не довелось ощутить этот взгляд на себе: он сразу попал в самые недра приюта, пропахшие хозяйственным порошком и керосиновыми светильниками. Причудливые трещины на тёмно-синих стенах напоминали рисунки кровеносной системы из медицинского атласа, головокружительно высокие потолки терялись за слоем пыльной паутины, а истёртые деревянные ступени крутых лестниц на каждое прикосновение отзывались вздохом, пропитанным мышиным душком.
Блад хотел сбежать ещё по пути в приют, но вспомнил, как непросто пришлось ему без документов в прошлый раз, и решил погодить: наверняка их можно будет выкрасть из кабинета приютского директора (или где они там хранятся), а потом уже дать дёру, перемахнув через чёрные прутья забора. Он крепко пожалел о своём решении, когда двое молодых коренастых мужчин, похожие на санитаров, силой удерживали его на скрипучем стуле, а дородная женщина в старомодном чепце и белом переднике сбривала волосы Шентэла. Вид у неё был скучающий.
– Отрастил лохмы, – монотонно бурчала она, – с такими лохмами только гнид разводить. А у нас тут порядок должен быть: никаких насекомых. Ну-ка, наклони башку-то!
Блад и не подумал послушаться, но женщине дважды повторять не пришлось: железная клешня санитара пригнула голову юноши, едва не сломав ему шею. Пришлось подчиниться и беспомощно провожать глазами опадающие на облупленный пол пшеничные пряди.
Одежду тоже забрали. Выдали тёмно-серый костюм (похожий то ли на больничную пижаму, то ли на тюремную робу) и бельё, потребовали переодеться.
– Отвернитесь, – зло бросил Шентэл обрившей его женщине и тут же схлопотал увесистую оплеуху по голому затылку от санитара:
– Шевелись давай!
Рукава и штанины оказались коротки, но женщина всё равно одобрительно кивнула:
– Сойдёт. Через неделю-две получишь свой размер. Пока так походишь, не помрёшь. И не вздумай угваздать верхнюю одежду, смены нет. Вот постель, – она пихнула в руки юноше стопку запсивленных тряпок, – застелешь сам, – перевела безразличные глаза на санитаров, – отведите, в шестой свободная койка.
Шестая оказалась небольшой и вонючей, словно в ней жили не одиннадцать мальчишек, а стадо поросят. Напротив дверей серело зимним небом окно без занавесок, голое, как и маячившие в нём ветви деревьев. По двум стенам стояли шесть двухъярусных кроватей. На полу, словно после стихийного бедствия, валялись какие-то вещи вперемешку с мусором, а подошвы Бладовых ботинок на первом же шагу прилипли к чему-то уже подсохшему. В просвете между двумя крайними койками и мусором играли в карты восемь подростков, усевшись в кружок прямо на полу. С верхнего яруса за ними наблюдали ещё двое. Внизу невысокий щуплый парень в шерстяных носках, количеством дырок напоминавших летние сандалии, перекатывал спичечный огрызок из одного уголка губ в другой. По его безучастному, утомлённому виду и презрительному изгибу тонких губ Блад сразу понял, кто здесь вожак.
– Ребята, вот вам сосед, до полного комплекта! – усмехнулся один из санитаров, ткнув затормозившего на пороге Шентэла промеж лопаток. – Покажите ему свободное место.
Судя по выражениям повернувшихся на новичка лиц, эти ребята предпочли бы показать ему потроха Гнилого Генри, а не пустую постель. За спиной Блада хлопнула затворившаяся дверь.
Вожак поднялся со своей кровати, сплюнул на пол изжёванную спичку, пружинистой походкой вышел в центр комнаты. На его голове сквозь тёмный ёжик просвечивали фиолетовые вены, над верхней губой проступала полоска жиденьких усиков, больше похожих на размазанную под носом сажу.
– Вот постель, – ткнул он пальцем в нижнюю среднюю койку у противоположной стены, – вон бельё, – указал на своё помятое ложе. – Перестели.
Блад направился к свободной кровати, молча принялся её застилать.
– Ты не понял, что ли? Глухой? Или больной? – с вызовом каркнул ломающимся голосом мальчишка. – Тебе сказано: перестели!
Сидящие в кружок картёжники притихли, предвкушая зрелище.
– Пацан нарывается! – пронёсся над их головами едва слышный шепоток.
Винтерсблад спокойно заправлял свою койку, не обращая внимания на попытки вожака испепелить его взглядом.