Блад: глубина неба
Шрифт:
То ли от стыда за утренний позор, то ли из-за духоты в каморке, лицо юноши горело так, будто он опустил его в кастрюлю с кипящим бульоном. Даже перед глазами то и дело вставало дрожащее марево, какое бывает над открытым огнём, и приходилось тереть отяжелевшие веки, чтобы его прогнать. В голове пульсировала густая раскалённая каша: видимо, закипала. Бладу казалось, что он чувствует, как внутри черепа надуваются и лопаются тягучие пузыри, выпуская пар.
– А ты хорошо шьёшь, – наконец подала голос Анна.
Шентэл криво улыбнулся: он неплохо шил порезы на пациентах доктора Уайтхезена,
– Я знаю про Майру и этого Уэлча, – невпопад ответил он, – слышал разговор директора и вашей воспитательницы.
Анна кивнула, вновь опустила взгляд на своё шитьё, но через пару минут решительно отложила его в сторону.
– Поцелуй меня, Шентэл!
– Что? – опешил юноша, решив, что ослышался.
– Мне шестнадцать, меня никто никогда не целовал. Я не хочу, чтобы дрянной Уэлч был первым! – в полумраке кладовки её тёмные глаза блестели с отчаянной решимостью. – А вдруг этот дед доживёт до ста? И когда я от него избавлюсь, мне будет уже семьдесят! Поздновато, чтобы в полной мере насладиться свободой.
– Может, он не виноват в том, что произошло с Майрой? – неуверенно возразил Блад.
– Ты в это веришь? И я нет, – Анна придвинулась совсем близко к Шентэлу, откинув с дороги ворох непочиненных простыней, заглянула ему в глаза. – Ну так что?
Её губы были мягкими и нежными, а поцелуй походил на спелую, нагретую на солнце ягоду черешни. В голове Блада пульсировала уже не разваренная овсянка, а вулканическая лава. Она затапливала его, разливаясь по телу до кончиков пальцев, сбивала дыхание, кружила в обжигающем водовороте. Руки девушки потянули наверх его рубашку, ладони будоражащей прохладой скользнули по обнажённой коже, упёрлись в грудь Винтерсблада, опрокидывая его на спину. В ушах его шумело, с губ сорвался хриплый вздох.
– Вот чёрт! – донеслось откуда-то издалека, и прохладная ладонь Анны коснулась взмокшего лба юноши. – Да ты просто кипяток! – голос тревожный и чуть раздосадованный. – У тебя жар! Шентэл, что с тобой? Ты меня слышишь? Шентэл!
***
Горячечный бред и воспаление спали только на третий день. Блад пришёл в себя в небольшой белой комнате с восемью одноярусными кроватями, две из которых были заняты.
– Добро пожаловать в клуб дохляков, дружище! – помахал ему рукой с соседней койки субтильный белобрысый мальчишка лет двенадцати с пронзительно-голубыми глазами. – Меня звать Холли Блю, ага, как бабочку. Это, – он кивнул на сидящего рядом пацанёнка лет девяти, – Дженнингс, но можешь звать его Дженни, он не обидится!
У Холли Блю был перебинтован лоб, а на скуле и подбородке чернели знатные синяки. Маленький Дженнингс был бледен и соплив, он дышал с сиплым присвистом и то и дело покашливал в кулак. В руках парни держали по карточному вееру, между ними на одеяле валялись сброшенные масти.
– Это госпиталь? – спросил Блад, и не узнал свой охрипший голос.
– Ага, мечтай! – хмыкнул Блю. – Сейчас принесут обед на серебряном подносе! Это больничный корпус в приюте, дурья башка! Сразу видно – новенький! Я-то здесь уже неделю. Играешь? – мальчишка кивнул на карты, растянув в улыбке тонкие губы.
Передние зубы у него отсутствовали.
– Давай, Дженни, перетасуй-ка заново, на троих!
За болтовнёй и игрой в карты прошло два больничных дня. Холли оказался старше, чем выглядел: ему было четырнадцать. В приют он попал случайно и задерживаться здесь, как и Блад, не собирался.
– Мне надо в Сотлистон, у меня там работа, – хвастался он. – Мой хозяин держит гостиницу, ага. Дал меня в помощь одному из постояльцев, в дорогу до Детхара. А этот ушлёпок, вместо того чтобы заплатить мне да посадить на дирижабль до дома, спустил меня с лестницы. А тут жандармы! Да я б утёк, но зашибся сильно: ребро сломал, голову рассадил…
– Зубы тоже на лестнице потерял? – поинтересовался Блад.
– Зубы? Да не-е-е, тут другое, – махнул рукой Холли, – но вот там-то они меня и взяли, ага. Жандармы-то. Документики мои отобрали, пока я тут совсем болезный валялся, теперь вот на Дженни надёжа – он тот ещё шнырь, обещал мне добыть бумаги из директорской конторы. Так-то я уже раз шесть из приютов сбегал, помотался, конечно, пока хозяин меня к себе не взял. Теперь и горя не знаю, ага! Если б не этот ушлёпок, что меня с лестницы… Ну ничто, Дженни мне тут подмогнёт, правда, Дженни?
Не по годам основательный, пухлощёкий Дженнингс серьёзно кивнул:
– А он меня за это с собой возьмёт, попросит за меня у своего хозяина. Тоже буду работать в гостинице. Уж всяко лучше, чем тут. Тут-то я уж пятый год.
– Да, этот понравится, он смышлёный, ага, – Блю хлопнул по плечу маленького Дженнингса, – будет постояльцам помогать! Не полы ж ему мыть с такими ресницами! Ты глянь, какой херувимчик, просто ангел небесный, неболтливый да вежливый!
– Как думаешь, Холли, а для меня у твоего хозяина работёнка найдётся? – спросил Блад. – Я и полы могу мыть.
– А отчего бы и не нашлась, ага! – подмигнул Блю. – Неужто с нами хочешь? Так мы завтра ночью уйдём, а ты ещё дохаешь! Потянешь дорогу-то? До Сотлистона неблизко, на улице февраль!
– Потяну, – согласился Шентэл, – уж лучше на улицу, чем обратно в спальню к этим паскудам!
– Ха-а-а! – развеселился Холли. – Слышали-слышали, как тебя в девчачьей умывальне голожопого… – осёкся, наткнувшись на пронзивший его недобрый взгляд Блада, – ну всё, забудь! Вот доберёмся до Сотлистона, там заживём, ага!
Если бы я только знал, в какое дерьмо втянет меня тощий, вертлявый, как щенячий хвост, Холли Блю!
Мальчики Коронеля
Молчу я долго. Священник тоже молчит, посматривает на меня время от времени. Делаю вид, что не замечаю его приглашающих к разговору взглядов. Надеюсь, что он опять уснёт, оставит меня в покое. Но старик взбодрился.
– Можешь рассказать мне всё что угодно, – голос мягкий, как свежие бинты, – чего я только за свою жизнь не слышал! Судить не буду…