Блага земные
Шрифт:
Я возвращалась домой в пикапе на скользком сиденье между матерью и отцом. Мать все время гладила меня по голове и говорила без умолку, теряя порой нить мысли:
— Понимаешь, сначала мы решили, что ты просто… а все эти равнодушные люди… Их ничем не проймешь, правда? «Не волнуйтесь, этим делу не поможешь» — вот все, что они мне сказали. «Не волнуйтесь? — сказала я. — Но ведь ее же похитили! А вы говорите, не волнуйтесь!..»
Но я не слушала, ну, может, слушала вполуха. У меня в голове зрела мысль. План. Картина моего будущего. Откуда мне было знать, что картина эта так и останется со мной на всю жизнь? Будет неотступно стоять перед глазами, даже когда я вырасту, выйду замуж и стану вроде бы разумным
Вот эта картина. Я иду по пыльцой дороге, иду уже много месяцев. Небо хмурое, почти черное. Воздух зеленоватый. Временами дует теплый влажный ветер. Ничего у меня нет. Ни кусочка хлеба, ни смены белья. Ступни болят, волосы спутались, а сама я — кожа да кости. Вокруг ни души, никаких признаков жизни. Хотя иногда мне кажется, что той же дорогой, в ту же сторону идут другие, незнакомые мне люди.
С 16 октября 1948 года я начала делать попытки избавиться от всего, что могло бы обременить меня в долгом пути. В 1948 году мне нравилась посеревшая от старости, некогда голубая тряпочная кукла с пластмассовым лицом — она называлась Спящая Кукла, глаза у нее всегда были закрыты, просто два нарисованных полукруга с ресницами, — я собиралась взять ее с собой, но, став старше, раздумала. Потом я хотела взять с собой браслет с брелоками-амулетами, среди них были крохотные серебряные песочные часы с настоящим песком, но во время школьной экскурсии в Вашингтон я его потеряла. И даже обрадовалась. Избавилась от обузы.
Моя жизнь — это история избавления от всего, что меня обременяло. Я оставляла лишь самое необходимое, чтобы легче было в пути. Вещи угнетают меня. Когда Сол подарил мне к помолвке кольцо, я месяцами не находила себе покоя. Куда его спрятать? Делать нечего, придется взять с собой, потом можно обменять его на еду. Но не привлечет ли оно грабителей, когда я буду спать у обочины дороги? Второпях они могут отрубить вместо с ним мой палец, а у меня не будет при себе аптечки. Я была рада, когда наступили трудные времена и пришлось продать кольцо тем же ювелирам Аркинам, у которых оно было куплено.
Муж был еще одной обузой; я часто думала об этом. Но куда большей обузой были дети. (Не говоря об их свитерах, лейкопластыре, мягких игрушках, витаминах.) Откуда набралась такая масса вещей, ведь я так много выбросила? Я смотрела на своих детей с тем же смешанным чувством любви и возмущения, с каким некогда относилась к Спящей Кукле. Мне хотелось избавиться и от людей. Я радовалась, когда теряла друзей.
С тех пор как я повзрослела, главная моя собственность — пара отличных уличных туфель.
Об этом моем путешествии, разумеется, никто не знал. Но часто, когда я размышляла о нем, мать жаловалась, что взгляд у меня становится отрешенным.
— Не понимаю, — говорила она, — откуда у тебя такое выражение? Будто ты… сама не своя, Шарлотта, что случилось? Раньше ты не была такой. Не понимаю, с тех пор как…
С тех пор как меня похитили — вот что ей хотелось сказать, но она никогда не называла это похищением. Она сбивала меня с толку. Иногда говорила, что я отправилась к главной аллее из упрямства, иногда утверждала, что устроители ярмарки нарочно, по злобе потеряли меня. В конце концов я окончательно запуталась и перестала понимать: что же произошло на самом деле? Что это означало?
Меня похитили — в этом я почти не сомневалась. Но вот кто именно это сделал, я не могла сказать с той же уверенностью. Меня похитили и поставили на обеденный стол, замуровали в платье из шитья, посадили на грубый, покрытый позолотой трон, человек в кожаной куртке гнал меня через поле, меня судорожно запихнула в пикап толстая женщина, которая беспрестанно повторяла: «Никогда в жизни я не была так перепугана. Думала, мы тебя потеряли.
Она опустила руки на колени. Отец вздохнул. Они вглядывались в ночь, а пикап тем временем с шумом катился по дороге, похищая меня.
Глава 5
Мы вышли к большой заправочной станции, залитой ярким светом неоновых ламп; неопрятный парень в синих джинсах заливал бензин. За зеркальным стеклом витрины — немецкая овчарка. Джейк Симмс шагал медленно, озираясь по сторонам. Непонятно, что он высматривал. Потом сказал:
— Подойдет. — Он двинулся по шлакобетонной дорожке, подталкивая меня перед собой, — Придется отлучиться по нужде. Кроме того, у меня здесь найдутся еще кое-какие дела. Попроси-ка у этого парня ключи.
— Что?
— Ключи, ключи. Попроси у него ключи от уборной.
Я попросила. Парень теперь мыл ветровое стекло; он прекратил работу и выслушал меня, как будто по мог одновременно делать и то и другое. Наклонил ко мне взлохмаченную светловолосую голову. Суставы пальцев у него были грязные, загрубевшие.
— Мне нужен ключ, — сказала я.
— Ключи! — прошипел сзади Джейк.
— Оба ключа. И для него тоже.
Парень отложил тряпку и полез в карман. Джинсы были такие тесные, ему даже пришлось втянуть живот, чтобы засунуть руку в карман. Один ключ был прикреплен к металлическому кольцу, другой — к деревянному диску.
— Не забудьте вернуть, — сказал парень.
— Само собой, — отозвался Джейк.
Мы пошли к уборным, на дверях были цепочки с висячими замками. Он отпер женскую уборную и втолкнул меня туда. Я не понимала, что происходит. Что это — конец пути? Может, он собирается насовсем уйти отсюда?
— Не вздумай бежать, — сказал он и захлопнул дверь.
Я услышала поворот ключа и удаляющиеся шаги. После его ухода цепочка долго колотилась о дверь, словно кто-то снова и снова бросал в нее пригоршни мелкой гальки.
Честно говоря, я была рада попасть наконец в уборную. Я вымыла руки и посмотрела в замызганное зеркало: волосы в некотором беспорядке, а в остальном вид вполне приличный. Наверное, такие вещи не отражаются на внешности, как можно было бы ожидать.
Потом я подняла голову — крохотный расплывчатый квадрат потолка, покрытого паутиной. Да это же самое настоящее замкнутое пространство, точно. Высоко в шлакобетонной стене крохотное, чуть приоткрытое окошко — матовое стекло, затянутое проволочной сеткой. Я встала на сиденье унитаза. Приподнявшись на цыпочки, мне удалось прижаться лицом к окошку и увидеть то немногое, что открывалось глазам: узкая полоса мрака и поблескивающие крыши автомашин, оставленных для ремонта. Ни души, никого, кто может прийти на помощь. Я была бы рада любому живому человеку, даже Джейку Симмсу… Хотелось колотить по оконной раме, как по тюремной решетке, позвать его по имени. Но потом я увидела его. Он, пригнувшись, стоял возле какой-то машины. Вскоре он выпрямился и зашагал в мою сторону. Я спрыгнула с унитаза и перекинула ремешок сумки через плечо. Когда он открыл дверь, я стояла перед ним как ни в чем не бывало. И виду не подала, что места себе не находила от страха.