Благими намерениями
Шрифт:
— Доброго здоровья, сынку, — услышал я сзади сухой старческий голос. — Ты чого тут?
Вздрогнув от неожиданности, я обернулся. Позади стоит высокий, худой, но еще крепкий дед. Одет он в старые брюки и синюю, дешевую клетчатую рубаху. Из-под густых седых бровей меня буравит настороженный взгляд. Когда я обернулся, мне показалось, что дед тоже вздрогнул и принялся пристально в меня всматриваться. Это длилось буквально секунду, а потом он покачал головой, словно отметая какую-то мысль.
— Добрый вечер, — поздоровался я, поднимаясь. — Турист я. Решил вот заночевать…
— А-а-а… — протянул дед. — А я думал, шо ты один из тех… как их… черных копателей.
— Да нет… — Я пожал плечами. — Просто остановился здесь на ночь. Под костер ямку копаю.
— Казимир Ежевич. — Дед подошел ко мне и протянул руку.
Я вздрогнул. Казимир Ежевич? Казик?!! Гильза выпала из моих пальцев и снова упала в ямку, в которой она пролежала семьдесят лет. Я смотрю на старика, и сквозь его сморщенное лицо все четче проступает другое — детское, чуть шаловливое лицо пацаненка Казика. Опомнился я только от того, что Казик… Нет! Казимир Ежевич нахмурился, продолжая стоять с протянутой рукой.
— Леша, — просто представился я дрогнувшим голосом. Рукопожатие старика оказалось неожиданно крепким.
Казик… На глаза навернулись слезы, и я поспешил отвернуться. Сделал вид, что снова занялся костром.
— Знаешь, шо это за место? — спросил Казимир Ежевич, присаживаясь рядом.
Я промолчал, неопределенно пожав плечами. Что я ему отвечу? Я-то знаю… Но я не могу ему открыться. Возраст-то у Казимира Ежевича уже почтенный — не дай бог, инфаркт хватит, если узнает, что перед ним его бывший командир, оставшийся таким же молодым, каким погиб тогда, в сорок первом. Пусть лучше он не знает… Пусть никогда не узнает, что я натворил.
— Тут в войну партизаны стояли, — продолжил Казимир Ежевич. — Я сам в том отряде был. А командир у нас какой был! От я тебе расскажу сейчас…
И он принялся рассказывать. О том, как ушел в лес с дядей и красноармейцем, прятавшимся на хуторе его отца. О том, как мы били немцев и полицаев. О том, как он наблюдал издалека за нашим последним боем. О том, как передал все увиденное ровенскому подполью… Казик так и остался среди подпольщиков. Потом, когда в этих лесах появились новые партизанские отряды, был связным между ними и Ровно. Рассказывал о Струтинских, Медведеве… Больше всего я хотел — и боялся — услышать о дальнейшей судьбе тех, кого знал, но Казимир Ежевич так и не рассказал этого. По ходу рассказа я кивал, говорил ничего не значащие слова, просто подтверждая, что слушаю…
— …Так мы и воевали, — закончил Казимир Ежевич свой рассказ. — А сюды я уже лет десять как хожу. Тянет чего-то…
Не говоря ни слова, я вынул из рюкзака бутылку водки и два стаканчика. Чуть подумав, достал третий и хлеб.
— Давай выпьем, Казик… — Я прикусил язык и, откашлявшись, поправился: — Давайте выпьем, Казимир Ежевич. За упокой души тех, кто погиб на той войне. — Дождавшись кивка, я разлил водку по стаканчикам, положил сверху на один из них кусочек хлеба и поднял свой стаканчик: — Царствие им небесное…