Благополучная планета (Сборник)
Шрифт:
На развилке дорог повернули налево и проехали наконец то самое дерево. В степи одинокие деревья издавна поименованы. Наше, к примеру, зовется Саодат, чему я никак не нахожу объяснения: в переводе с узбекского это означет «счастье». Не знаю уж, кого оно счастьем наделило или чье счастье составило, но вот так… Отсюда километров пятнадцать до дома. И дом!
Машину неожиданно тряхнуло на ухабе. Олег чертыхнулся и заговорил:
— Поосторожней! Я же не пресмыкающееся!
— А то бы ужалил?
— Да нет, распластался. Завидую способностям змей. Они ползают — словно перетекают по земле: с головы прибавляется с хвоста тает… Вот бы в транспорт такой же принцип заложить.
— У современного транспорта иные заботы. — Пошли неровности, и я снизил скорость. — Неплохо бы автобусам растягиваться в часы пик. Вроде безразмерного питона.
— От смешного до великого один шаг. Берусь доказать, — Олег подмигнул, — что эластичные стенки типа змеиной кожи сделали бы в технике переворот.
— У тебя от неровностей дороги фантазия разыгралась. Причем глубина идей прямо пропорциональна глубине ям.
— Не так уж ты и не прав. Я, между прочим, часто ловлю себя на том, как много интересного остается невыдуманным в смежных областях. — Олег разлохматил шевелюру. — Почему, скажем, мы не имеем палатки с надувным дном? Скольких насморков удалось бы избежать и сколько сберечь лапника! Или еще: ты бы не хотел сыграть в стоклеточные шахматы? Я такие роскошные правила придумал! А какой бы я внедрил умопомрачительный галстук, какие бы немыслимые каблучки подарил дамам! Мечта! Говорить о таких вещах бессмысленно, я охотно бы все это нарисовал, лишь бы кто-нибудь взялся эксплуатировать мои побочные ассоциации. Похлопочи по начальству, пусть меня приспособят заместителем по идеям!
— Мало тебе твоих собственных лавров? Я имею в виду биологию.
— Да, но зачем зарывать другие таланты, коли уж они прорезались?
Олег поерзал, глубже ввинчиваясь в сиденье, задрал колени под самую приборную доску.
— От скромности ты не умрешь. — Я покосился в зеркальце на самодовольную круглую физиономию. — А вот ответь-ка мне со всей серьезностью на такой вопросик: почему ты вспомнил змей? По Фрейду, случайные ассоциации — всегда свидетели тайных мыслей.
— Уточняю: не змей, а рептилий. Последний год я занимаюсь не змеями, а ящерицами.
— Не будь мелочным!
— Не буду. — Олег опустил стекло, выставил за окно локоть.
— Горю нетерпением услышать подробности. Так же, как ты — рассказать.
— Силен, старик! Иностранные философы тебе явно на пользу.
— Не темни, не заставляй себя уговаривать. — Я помахал рукой стоящему у дороги верблюду и прибавил газу.
— Мои достижения скромны, но многообещающи. Дай слово, что до появления статьи в «Вестнике природы» не разболтаешь. Слово друга? Ладно, верю. Так вот. Тебе нравятся опыты по хирургической или ветегативной генетике?
— Смотря когда и для какой святой цели.
— Ну, для какой… Там видно будет… На основе нашей степной ящерицы я создал устойчивый тип ее трехголового гибрида!
Не отрываясь от дороги — здесь как раз начинался спуск, — я использовал профессиональный шоферский навык молниеносно взглянуть на пассажира. Олег полуотвернулся, и по его позе, по более, чем всегда, округлившейся щеке я догадался, какой он сейчас напыщенный и гордый.
— Наверно, ждешь аплодисментов? Не просветишь ли часом, на кой ляд человечеству твое… — Я смягчил готовое сорваться словцо. — Твоя вегетация?
— Величайший научный факт…
— Не вещай, терпеть не могу вооруженного любопытства! Слыхал я об одном вашем мудром брате, который после опыта выбрасывал собак на помойку, даже не потрудившись их усыпить.
— Это, может, и слишком. Хотя чувствительности на уровне Лиги защиты животных я, прости, тоже не понимаю.
Спорить с Олегом занятие неблагодарное, в чужие аргументы он попросту не вникает. Сейчас же, когда речь шла о науке, он спорил со мной как профессионал с дилетантом — снисходительно и ненастойчиво: что, мол, ты понимаешь в высоких материях, деревня? Я бы ни за что не взялся его переубеждать. Хотелось скромненько заставить его задуматься о том, чем он занимается каждый день. К чему опрометчиво привык.
— Должна же быть какая-то сверхзадача в твоем эксперименте? В конце концов, ведь отчитываешься ты перед кем-то хотя бы за отпущенные деньги?
— Это уже в тебе говорит агроном. Даже не главный, а так… рядовой совхозный. У которого план в килограммах мяса на потраченный килограмм фуража. Смешно требовать от науки задач ближнего прицела! Никто не может предвидеть, что вырастет из доказанного мной факта.
— Я могу. Это, кстати, не трудно. Вырастет новый членкор, которому, вероятно, не хватает нескольких баллов или как там у вас… И все же, ради чего твои опыты? — настаивал я.
Олег секунду помолчал. Но я бы разочаровался в нем, это был бы просто не Олег, не найдись он с ответом. Если я чему и удивился, то неожиданной примиренческой позиции:
— Ты ведешь себя, как я когда то на заре нашей дружбы, помнишь? Зачем ссориться? При нашем-то положении? У каждого свои заслуги и своя работа. Оставим споры нашим детям.
О детях очень любят порассуждать те, кто никогда их не имел.
Упоминание о детях вывело меня из себя. Я едва удержался на нейтральном тоне:
— Погоди, Олег. Постарайся как-то прочувствовать то, что я скажу. Иначе мое выступление бесполезно.
Олег насторожился. А я тянул, чтоб самому до конца уяснить то, о чем собирался сказать. Ибо на этот счет нет критериев: правоту личности мы понимаем каждый по-своему. Не всегда по совести. Подчас пасуя перед фактом нечаянно навязанной чужой воли. А когда действительно нужно бороться за человека против него самого, мы застенчивы и стеснительны до преступления. Все правильно. Все так. И как ученый Олег, безусловно, прав. Нельзя навязывать науке глаза и, дав в руки ножницы, дожидаться нужной безделушки с веревочки — как в известном аттракционе «Подойди и отрежь». Бессмысленно заталкивать науку в рамки сиюминутной необходимости и заданности. Побочные результаты часто важнее искомых. И все-таки самое страшное — холодное равнодушие и азарт, когда человек со спокойной душой режет и шьет по живому, любопытствуя, что получится… Этакая современная биоалхимия на уровне просвещенного ведовства. Впрочем, слова, которые я для него приготовил, остались во мне: он их все равно не поймет и не примет. Чтобы понять, Олег должен впустить обыкновенное человеческое счастье в свой тщательно отделанный грот. Счастье — даже ценой разбросанных по комнатам игрушек, сверзившейся с буфета корейской вазы и бесстыдно торчащих на батарее детских штаников…