Благородный дом. Роман о Гонконге.
Шрифт:
— Да? О, привет, Кэти. — Как и всегда, он был рад видеть свою младшую сестру.
— Извини, что прерываю, Иэн, дорогой. — Кэти Гэваллан быстрым шагом прошла в офис. — Клаудиа сказала, что у тебя есть несколько минут до следующей встречи. Это так?
— Конечно, все в порядке, — заверил он, улыбнувшись и откладывая памятную записку, над которой работал.
— О, хорошо, спасибо. — Она закрыла дверь и села в высокое кресло у окна.
Он потянулся, чтобы ослабить боль в спине, и послал ей улыбку.
— Эй, мне нравится твоя шляпка. — Шляпка из бледной соломки с желтой лентой очень шла к её прекрасно смотревшемуся шелковому платью. — Что случилось?
— У меня рассеянный склероз. Он тупо уставился на неё.
—
— Анализы показали. Доктор сообщил мне ещё вчера, но я не могла сказать тебе или... Сегодня он проверил анализы вместе с другим специалистом, так что ошибки быть не может. — Она проговорила это спокойным голосом, с невозмутимым видом, сидела в кресле прямо и казалась красивой как никогда. — Мне нужно было кому-то сказать. Извини, что так взяла и бухнула. Думала, ты поможешь мне составить план. Не сегодня, а когда у тебя будет время, может, в выходные... — Она увидела, с каким выражением он смотрит на неё, и нервно усмехнулась. — Это не так серьезно, как кажется. Я думаю.
Данросс откинулся в своем большом кожаном кресле и попытался заставить потрясенное сознание работать.
— Рассеянный... Это что-то непонятное, да?
— Да. Нечто поражающее нервную систему. Они пока не знают, как это лечить [124] . Не знают ни что это такое, ни где это локализуется, ни чем... ни чем это вызвано.
— Мы найдем других специалистов. Нет, даже лучше! Ты едешь в Англию с Пенн. Там или в Европе должны быть специалисты. Должна быть какая-то форма лечения, Кэти, должна быть!
124
Рассеянный склероз — хроническое прогрессирующее заболевание нервной системы, при котором в спинном и головном мозге образуются множественные очаги поражения нервной ткани.
— Её нет, дорогой. Но поехать в Англию — хорошая идея. Я... Доктор Тули сказал, что рекомендовал бы мне обратиться к специалисту с Харли-стрит [125] . Я с удовольствием поехала бы с Пенн. Это зашло у меня не слишком далеко, и если я буду осторожной, то и не о чем особо беспокоиться.
— То есть?
— То есть, если я буду заниматься собой, выполнять назначения врачей, спать после полудня, чтобы не утомляться, то по-прежнему смогу заботиться об Эндрю, заниматься домом и детьми и время от времени немного играть в теннис и гольф, но только один раунд по утрам. Понимаешь, они могут притормозить развитие болезни, но не могут восстановить того, что уже нарушено. По его словам, если я не буду заниматься собой и отдыхать — в основном он и говорил об отдыхе, — если я не буду отдыхать, все начнется снова и будет хуже и хуже. Да. И тогда уже ничего не восстановишь. Понимаешь, дорогой?
125
Харли-стрит — улица в Лондоне, где расположены кабинеты преуспевающих врачей.
Он смотрел на неё и старался сдержать охватившую его боль. Сердце в груди разрывалось, и он уже составил для неё восемь планов и думал: «О господи, бедная Кэти!»
— Да. Ну, слава богу, ты можешь отдыхать сколько хочется, — сказал он, стараясь говорить так же спокойно. — Ты не против, если я потолкую с Тули?
— Нет, совсем не против. Не нужно тревожиться, Иэн. Он уверяет, что у меня все будет в порядке, если я стану следить за собой. И я пообещала вести себя хорошо и не доставлять ему поводов для беспокойства.
К удивлению Кэти, голос её звучал спокойно, руки свободно лежали на коленях, ничем не выдавая царившего внутри ужаса. Она почти физически чувствовала, как эта инфекция — бактерии или вирусы — распространяется по всему телу, разрушает её нервную систему, пожирая
Она вынула из сумочки небольшую салфетку и промокнула пот на лбу.
— Ужасная влажность сегодня, верно?
— Да, Кэти. Но почему все произошло так внезапно?
— Ну, не совсем так, дорогой. Они просто не могли поставить верный диагноз. Для того-то и нужны были все эти анализы.
Все началось с легкого головокружения и головных болей около шести месяцев назад. Она замечала подобное за собой, в основном когда играла в гольф. Она застывала над шаром, принимая устойчивое положение, а в глазах все расплывалось, и ей было не сосредоточиться, вместо одного шара она видела два, и три, и снова два — и так без остановки. Эндрю смеялся и говорил, что ей надо сходить к окулисту. Но дело было не в очках. Не помогал ни аспирин, ни более сильные лекарства. А потом добрый старый Тули, их давний семейный доктор, послал её в больницу Матильды на Пике, чтобы сдать анализы, затем ещё и ещё. Она прошла обследование головного мозга на случай опухоли, но и оно ничего не дало, как и все остальные процедуры. Ключом к пониманию стала только эта ужасная пункция позвоночника. Остальные анализы подтвердили выводы врачей. Вчера. «Милый Господи, неужели вчера меня приговорили к инвалидной коляске? К жалкой участи беспомощного, пускающего слюни существа?»
— Ты Эндрю говорила?
— Нет, дорогой, — вздохнула она, почувствовав, что снова отошла от края бездны. — Ещё не говорила. Не смогла, пока. Бедный Эндрю волнуется из-за любого пустяка. Скажу сегодня вечером. Я не могла сказать ему до тебя. Я должна была сказать сначала тебе. Мы ведь всегда говорили тебе все первому, верно? Лечи, Скотти и я? Ты всегда узнавал первым...
Она вспомнила то время, когда все они были маленькими. Счастливое время в Гонконге и в Эршире, в Эвисъярд-Касл, в милом, заросшем плющом старом доме, на вершине холма, среди вересковой пустоши, с видом на море. Рождество, Пасха и долгие летние каникулы. Она, и Иэн, и Лечи, самый старший, и Скотт — он и Кэти были двойняшки. Такие счастливые дни... Когда там не было отца. Все страшно боялись его, кроме Иэна. Тот всегда выступал от имени всех, всегда был защитником, и ему вечно доставалось. Его оставляли без ужина, приказывали пятьсот раз написать «Я больше не буду спорить» или «Ребенка должно быть видно, но не слышно». И он никогда не жаловался. О, бедные Лечи и Скотти...
— Иэн, — проговорила она, и слезы вдруг брызнули из глаз. — Извини, пожалуйста.
Тут она почувствовала, как сильные руки обняли её, и наконец ощутила себя в безопасности. Весь этот кошмар стал не таким страшным. Но она понимала, что ужас больше не покинет её. Никогда. Как никогда не вернутся братья — только будут являться во сне. Как не вернется её дорогой Джонни.
— Все хорошо, Иэн, — проговорила она сквозь слезы. — Это я не из-за себя, правда, не из-за себя. Я просто подумала о Лечи и Скотти, о доме в Эршире, когда мы были маленькими, и о моем Джонни, и я... Ох, я всегда так тосковала по ним...
Первым погиб Лечи. Второй лейтенант полка легкой шотландской пехоты, он пропал без вести в сороковом году во Франции. От него ничего не осталось. Вот только что он стоял у дороги — и вдруг его не стало, а в воздухе повис удушливый дым от залпа, которым танки нацистов накрыли маленький каменный мостик через небольшую речушку по дороге в Дюнкерк. Всю войну они жили надеждой, что Лечи попал в плен и находится в каком-нибудь хорошем лагере для военнопленных, но не в одном из тех ужасных мест, откуда нет возврата. И после войны его искали, долго, но безрезультатно. Не нашлось никаких следов, ни одного свидетеля. И только тогда они, семья, а со временем и отец, похоронили призрак Лечи.