Благородный принц

Пара: Люк и Скарлетт

Скарлетт

Я любил тебя.

Я резко проснулась, села, задыхаясь, и схватилась за свое бешено колотящееся сердце. Оно стучало в моей груди так же громко, как и выстрел пистолета в моей голове.

Кошмар. Просто кошмар. Считается ли это кошмаром, если он нападает днем (прим. ред.: nightmare дословно переводится — ночной кошмар, поэтому героиня задается вопросом, считается ли ночной кошмар таковым, если нападает днем)?

Виниловые жалюзи на окнах с пленкой не подходили по размеру к раме, и дневной свет проникал сквозь их края, струясь на покрывало подо мной.

Розовые, фиолетовые и белые маргаритки усеивали канареечно-желтую ткань на одеяле, простынях и наволочках в тон. Принт, вероятно, был выбран в попытке подбодрить — и скрыть печальное состояние этой комнаты. Вот только ни одна маргаритка в мире не могла скрыть тот факт, что я была в ловушке. Ни одна пастельная радуга не могла скрыть реальность моей ситуации.

Моя жизнь была чередой адов, и я продолжала менять один на другой.

Я встала с кровати, закрыв глаза при первом головокружительном шаге. Моя голова раскалывалась от недостатка сна, еды и воды. Но я не была голодна. Я не испытывала жажды. А сон был полон ужасных образов, переживать которые у меня не было сил, поэтому я заставляла себя бодрствовать последние десять ночей. Я сидела в гостиной с полицейским, приставленным к Скарлетт, и смотрела в стену.

Дремать днем тоже было опасно, но с наступлением темноты кошмар казался более реальным. Вероятно, потому, что на самом деле это был не сон. Это было воспоминание, которое мой разум прокручивал снова и снова. Кровь. Смерть. Страх. Это было страшнее любого фильма ужасов.

Реальность имеет свойство превосходить наше воображение.

Вонь от пиццы, которую моя нынешняя няня принесла на обед, доносилась через большую щель под дверью. Желчь поднялась из моего желудка, но я проглотила ее и поплелась в смежную ванную, съеживаясь от отражения в зеркале.

Я выгляжу, как дерьмо.

Хуже, чем дерьмо. Моя кожа приобрела серый оттенок. Круги под глазами стали такими глубокими и фиолетовыми, что могли сойти за синяки. Мои щеки и губы потеряли почти весь свой естественный розовый цвет.

Мне нужно было поесть. Мне нужен был отдых. Мне нужно было, чтобы отвратительный сон, который находил меня всякий раз, когда я поддавалась усталости, исчез. Мне нужно было… список был таким длинным, что на его составление ушли бы часы, но все сводилось к одному — мне нужно было выбраться. После почти года блуждания в море собственных ошибок я была близка к тому, чтобы утонуть.

Пришло время начать пробиваться к берегу.

Я плеснула немного воды на щеки, смывая пот, оставшийся после ночного кошмара. Затем я уткнулась лицом в единственное полотенце для рук. На подоле махровой ткани было вышито еще больше чертовых маргариток.

Отбросив полотенце в сторону, я наклонилась ближе к зеркалу, осматривая свою нижнюю губу. Трещина почти зажила. Высунув язык, я почувствовала небольшое возвышение на том месте, где она была. Со временем слабая отметина исчезнет, но воспоминание — нет. Я могла с абсолютной ясностью вспомнить, как получила каждый синяк, каждый порез и каждый шрам.

Джеремая, может, и мертв, но я всегда буду помнить, как сильно он ударил меня разбив губу.

И за это он будет гнить в своем собственном аду.

Я отогнала мысли о Джеремае и вышла из ванной, чтобы натянуть толстовку. Это был один из трех моих нарядов, и я предпочла его из трех других только потому, что мне дала его сестра. Каким-то образом, зная, что это ее одежда, было легче забыть, что я была с ней в ту ночь, когда умер Джеремая.

Эти спортивные штаны были единственной ниточкой, которая связывала меня с Пресли на данный момент. И моя обувь.

В этом доме я привыкла спать в кроссовках. Будет легче бежать, если я буду в них, хотя не то чтобы мне было куда идти. Я застряла.

Сама спальня была скудной, в ней стояли только кровать и шаткий столик. Остальная часть помещения была почти такой же, несколько предметов мебели в этой развалюхе были расставлены для функциональности, а не для комфорта.

Мой дом в обозримом будущем.

Моя тюрьма.

И во всем был виноват Джеремая. Этот сукин сын. Я встречалась с его матерью. Это было правдой. Если бы не гнев и обида, я бы оцепенела, так что пока я цеплялась за свою ярость, позволяя ей подпитывать меня, когда недосыпание и голод угрожали поставить меня на колени. Я пережила достаточно, и дом размером с обувную коробку в Клифтон Фордж, штат Монтана, был не тем, что могло подтолкнуть меня к краю пропасти. Как и Джеремая.

Ему не удастся испортить мне жизнь, ударив меня, а затем покончив с собой и оставив меня наедине с ночными кошмарами. Ему не удастся стать тем, кто сломал меня.

Я любил тебя.

Это то, что он сказал перед тем, как пуля пробила ему череп. Я любил тебя. Чушь.

Мой отец говорил мне, что любит меня. Он говорил это и моей сестре. Он говорил это и моей матери. Затем он избивал нас, прикрываясь этой любовью. Был ли на земле мужчина, который действительно знал, что значит любить женщину?

Джеремая произнес эти три коротких слова, но они были такими же пустыми, как и его обещания на будущее. Если бы он действительно любил меня, он бы не держал меня в том клубе. Он бы не ударил меня, не причинил бы боль моей сестре и не оставил бы меня страдать от последствий своей лжи.

Если бы он действительно любил меня, он бы отпустил меня.

Я распахнула дверь в спальню, и запах чеснока и сыра ударил мне в лицо, заставив меня поперхнуться. Втягивая воздух ртом, я пошла по коридору к передней части дома.