Благословенны горные хребты (CИ)
Шрифт:
Кондратий сжал кулаки и дёрнул щекой.
— Ты кто такой, чтоб меня учить, обезьяна электронная?!
— Я не учу, — возразил Тоша. — Я всего лишь констатирую факт. Ты пытаешься обмануть себя — и меня заодно.
Кондратий шумно выдохнул.
— Ну и чем же я такой несвободный?
— Простейший пример, — начал Тоша таким тоном, каким объяснял Лёсе, почему в дырках ничего нет. — Ты очень хочешь поехать с Игорем на Аляску, чтобы совершить восхождение на пик Мак-Кинли — ожидаешь, что это доставит тебе радость. Я тебе эту радость омрачаю. Но ты не можешь ни заставить Игоря не брать меня с собой — это лишит его радости и огорчит, ни успокоиться и смириться с моим обществом — на это у тебя не хватает душевной гармонии, ни отказаться от поездки — ты слишком долго ждал. В результате ты не можешь ни сделать того и так, как хочешь, ни чувствовать того, что хочешь. Разве это свобода?
Кондратий пыхтел, щурился, но не знал, как ответить.
— Продолжать? — спросил Тоша.
Кондратий оглянулся на нас с Крюком — и вид у него был почти беспомощный.
— Гад ты, — бросил он Тоше в досаде. — Дать бы тебе в морду — да ты железный!
Тоша улыбнулся.
— Прости, Кондратий. Я понимаю, почему я гад. Я ведь делаю то, что хочу, и так, как хочу, хотя я всего лишь электронная обезьяна, механический холуй и вещь Игоря. А ты — нет. Это очень обидно. Я тебе сочувствую, но, к сожалению, не могу помочь. Личная свобода достижима только той личностью, которой она требуется.
— Ты не можешь пойти, куда захочешь! — почти крикнул Кондратий.
— Почему не могу? Разве я не в состоянии передвигаться?
— У тебя нет денег и паспорта! Ты не гражданин!
— Будь добр, Кондратий, объясни, зачем мне паспорт и гражданство. Мне вряд ли придётся когда-нибудь судиться или вступать в брак. Для прочего подходит и технический паспорт.
— Любой человек может сделать с тобой что угодно!
— Вот как? Сделай, ведь ты же хочешь.
— А деньги!
— Я думаю, что мог бы заработать, если бы это понадобилось. Ты ведь понимаешь, как многое я могу делать хорошо. Но в настоящий момент я не нуждаюсь в деньгах.
— Ты — не человек! — рявкнул Кондратий.
— Это правда. И что?
— И не будешь!
— И это правда. Но в чём беда?
И тут Кондратий остановился: мы с Крюком пытались не заржать в голос, а Соня, слушавшая в дверях гостиной, тихонько хихикала.
— Да угомонись ты уже, Кондрат, — сказал Крюк, ухмыляясь во всю пасть. — Не переспоришь ты Тошеньку, он к всемирной Сети подключён и обновления каждый день. А информацией он умеет пользоваться, и язвить умеет — хоть и не любит. Ну что ты на него катишь?
— Да ну вас нахрен! — бросил Кондратий, выскочил в коридор и сдёрнул с вешалки куртку. — Ну вас нахрен с вашими роботами, Аляской и придурью, ясно?!
Грохнул дверью. Крюк смотрел огорчённо, но Тоша тронул обезьяньей лапой его плечо.
— Кондратий вернётся. Он слишком любит тебя, горы и мечту о пике Мак-Кинли. Понимание достижимо, только требует времени, а восхождение всё расставит по местам, не грусти, пожалуйста.
И оказался прав. Кондратий действительно вернулся.
На следующий день он принёс аккумулятор для фонаря и тщательно делал вид, что ничего не произошло. Мы тоже сделали вид, что всё в порядке.
В конце концов, у нас уже были визы, билеты на самолёт, заявка на экспедицию и всё такое прочее.
Он оказался той ещё коварной сволочью, пик Мак-Кинли — первый раз мы штурмовали вершину за полярным кругом — но отступать никто не собирался. И чего-то в этом роде ждали.
С самого начала не задалась погода. Вернее, мы вышли, когда было тепло и тихо, мороз стоял градусов восемь-десять, светило солнце — но уже к вечеру первого же дня похолодало до двадцати пяти, хлестанул ветер, нагнал туч, и снег лепил, как будто в лицо кто с размаху швырял крупным песком.
И восточный склон Мак-Кинли — то ещё местечко. Лёд и гранит, базальт и лёд, обманная порода, опасная, каждый вбитый штырь для страховки надо по нескольку раз перепроверять, потому что то и дело крошится камень, и трещины ползут. И мы с Кондратием очень быстро поняли, какой Тошка ценный у нас участник партии.
Тащил он больше нас — известно, робот. И по склону шёл, как муха по стене: в ледорубе не нуждался, из пальцев выдвинулись и жёстко закрепились этакие лезвия, врубавшиеся в лёд и даже в камень. Реакция у него была зашибенная, ничего не скажешь, погоду он чуял. Но самое главное — были в Тошке какие-то датчики или сенсоры, реагирующие на состояние горы. От такой штуковины внутри и никто из нас не отказался бы.
Здесь, в пути к вершине, Кондратий к Тошке изрядно подобрел. Не то, чтобы совсем перестал его цеплять, но прежней злости в тоне стало уже не слыхать, скинул обороты-то. Они слегка пререкались, а мы с Крюком посмеивались — слишком уж стало заметно, что восхождение всё расставляет по местам.
Утром Тошка Кондратию говорил:
— Не забывай про солнцезащитный крем. Сегодня ожидаются ясная солнечная погода при температуре воздуха тридцать два — тридцать пять градусов ниже нуля и ветер порывами до восьмидесяти метров в секунду. Кожа должна быть защищена от ожогов и переохлаждения.
А Кондратий огрызался:
— Отвали, зануда электронная.
Тошка смотрел, склонив голову набок, приподнимал брови и скорбно сообщал:
— Ты чересчур беспечен, это меня огорчает. Тяжёлые солнечные ожоги провоцируют отёчность мягких тканей, особенно страдают веки — и альпинист, пренебрегающий…
Кондратий вынимал из рюкзака тюбик и совал Тошке в нос:
— Ну вот, вот! Мажу, вот! Отключись!
— Я удовлетворён, — сообщал Тошка благодушно.
— Привидение с мотором, — бурчал Кондратий, втирая крем в физиономию. — Свою рожу намажь, образина железная…
— Моя образина не нуждается в дополнительной защите от ультрафиолета, — готовно сообщал Тошка. — УФ-фильтры не позволяют…
А Крюк отворачивался и принимался паковать спальные мешки, чтобы Кондратий не видал, как ему хочется заржать.
Перепалки — перепалками, а отношения-то налаживались. И Тошка был тёплый.
Это, может, оказалось даже важнее, чем его страховка, и метеосводки, и лавинный датчик. Потому что переохлаждение в горах подбирается тихо, как вор: вот ты идёшь вполне бодро, и всё, вроде, ничего — и вот тебя уже трясёт так, что зуб на зуб не попадает, от яростного холода сводит мышцы, ни о чём не можешь думать, кроме тепла. А вокруг — пустая пустыня, мёртвые небеса, обледенелый гранит, град, как осколки стекла, и ветер, который прямо до самой души студит, до костей — и кровь, кажется, застывает в сосудах острыми кристаллами.