Благоwest, или обычная история о невероятном сумасшествии
Шрифт:
– Пей, Савик! А то так и протрепишься всю жизнь!
Они чокнулись бокастыми громоздкими кружками, расплескивая пенное пиво.
Вроде как протрезвевший Цирюльников снова за шею притянул к своему лицу Хлебникова так, что они чуть не коснулись друг друга носами. Подмигнул:
– Не обиделся за профессора кислых щей? Ты же знаешь: я люблю подначить. А теперь скажи-ка мне просто, по-мужицки: чего делать дальше? Как, ядрена вошь, жить? Все эти твои хитро-мудреные благовесты и благоwestы - так, кажись, звучит?
– мне, простому русскому мужику,
– басовито и громко пропел он и, слегка оттолкнув Хлебникова, внезапно ахнул кулаком по столу.
– Душу ты мне разбередил, Савелий! Я вот завтра приду на службу и все буду думать, что я маленький человек, во-о-от такая букашечка, а мог бы быть о-го-го каким! Богатым, влиятельным и черт знает еще чем! Ну, отвечай!
– Не орите, пожалуйста!
– строго, но тонким птичьим голосом объявилась из-за стойки полная, чрезмерно накрашенная барменша - ее пухлые, ярко-бордовые губки казались бабочкой, которая вот-вот вспорхнет.
– Цыц!
– театрально устрашающе привстал Цирюльников, но тут же повалился на кресло.
– Помалкивай! А ты, Савелий, ответь мне, как на духу!
– Мужчины, пожалуйста, выдворите вон того дебошира!
Посетители почтительно-настороженно посматривали, посмеиваясь, на громадного Цирюльникова, принимались усерднее пить и закусывать.
– Молчать! Я хозяин жизни, а ты, бабка с намалеванными губами, неси-ка еще парочку кружек. Я втройне тебе заплачу! Живо!
– Щас, толстобрюхий, разбежалась! Вот милицию вызову - запоешь в кутузке!.. Погодь, а где ты тута бабку увидал? Пива у меня шиш получишь.
Цирюльников снова приподнялся, устрашающе-шутовски надувшись, но Хлебников навалился на его плечи:
– Молчи ты, хренов хозяин жизни! Чего разорался? Да сядь ты! Обуздай свою русскую натуру. Она из тебя так и хлещет кипятком и паром.
– Где, спрашиваю, ты тута бабку увидел, наглая твоя рожа?
Цирюльников размашисто отмахнулся от надувшейся барменши, воинственно установившей коротенькие пухлые ручки на взъемные бока.
– Ну же, отвечай, Савелий! Да не зыркай ты трусливо по сторонам. Я никого не боюсь, и ты не бойся, братишка. Отобьемся, если чего.
– Ты, однако, здорово окосел: видать, пьешь раз в пятилетку? Да и артист ты, я погляжу, отменный! То в стельку пьяным притворяешься, то царственно грозным.
– Каюсь: люблю иногда повыкаблучиваться. Но не подумай чего - я человек весьма серьезный и строгих правил. Просто, понимаешь, порой хочется в жизни совершить что-нибудь необыкновенное, вырваться из привычных рамок. Силы во мне - богатырские, а возможности - мышиные, вот и чудю минутами.
– Помолчал, покусывая губу, тихо добавил: - Все это, Савелий, конечно, глупости. Завтра приду в управление - и жизнь надолго войдет в привычные берега. Так что ты мне хотел про жизнь поведать? Как же, по-твоему, нужно жить?
– Достойно нужно жить, Саня! Деньги надо зарабатывать, но и о Божьем не забывать, и все, уверен, дастся.
– Помолчал, пристально взглянул в твердо
– А если проще - свое дело нужно закручивать. Нечего дожидаться милостей от судьбы.
– Так думаешь, к социализму не вернемся все же?
– Перекрестись, Саша! Какой может быть социализм!
– И как же можно заработать?
– Головой, только головой и - напором. Напором! Если взялся, то уже ни на шаг не отступаешь - вот девиз!.. Давай-ка накатим еще по кружечке, да о деле потолкуем.
– Где же мы деньги возьмем, так называемый первоначальный капитал? Ты ученый, я - мелкий чиновник, - разве у таких людей могут водиться деньги?
– У меня есть надежный знакомый, он под залог недвижимости даст денег. Много денег. На месяц, на другой. Процент - Божеский. Заложим свои квартиры, прокрутим два-три дельца - пойдем в гору.
– Квартиры? Страшновато. Остаться без жилья с семьей - в современном мире конец всему. Говоришь, пойдем в гору? Но вдруг под гору покатимся, да зацепиться будет не за что?
– Ясно, что риск неимоверный для такой нищеты, как мы с тобой. Но ведь и жить впустую да впроголодь осточертело. Так? Нужно выбирать, годы-то идут-бегут. Хочется пожить достойно, и обществу посильную пользу принести.
– Если вляпаемся - лишимся и денег, и квартир, и, кто знает, головы? прищурился Цирюльников.
– Вполне может случиться. Понимаешь, главное, чтобы мы друг другу доверяли. Если такое дело затевать с кем-то посторонним да малознакомым вот тут может выйти закавыка. А мы ведь друг дружку сто лет знаем. Я как тебя увидел на улице, так и подумал: "Вот надежный мужик. Буду сманивать!" Я все продумал до мелочей!
– Как ты выразился давеча: "Обуздай свою русскую натуру"? Хорошо сказал. Спасибо, Савик. Так говоришь, все продумал до мелочей? Что ж, ответ сейчас дать?
– Как и должно русской натуре - с ходу в бой, а там будет видно, напряженно улыбнулся Хлебников.
– Что ж, в бой, так в бой! Терять нам нечего: я по самые кишки запылился в своей конторе, а ты, кажется, поломал зубы. Но не о гранит науки - о тупые головы разных умников...
Еще посидели, потолковали, не пили - как-то враз обоим расхотелось. Когда собрались уходить, Цирюльников с шутовской осторожностью на цыпочках подошел к барменше, вмиг одеревеневшей. Тоненьким фальшивым голоском извинился, почесывая нос, подарил ей авторучку. Она не выдержала засмеялась.
* * * * *
Договорились так: если Цирюльников - но уже на совершенно трезвую голову - насмелится твердо, пусть позвонит.
Но Цирюльников не звонил с неделю: приболела Екатерина, ее положили в больницу под капельницу, и ему пришлось взвалить на себя домашнее хозяйство, обстирывать и кормить сына. Все думал, морщась и покрякивая: "А если не суждено будет обернуть деньги с наваром или что-нибудь еще непредвиденное да роковое приключится - отдать квартиру придется? Куда же потом деваться с семьей? В гараже жить?! Б-р-р!"