Благую весть принёс я вам

Волобуев Вадим

Вечером, отоспавшись после загона, он пошёл к ней. Жила она вместе с отцом и мачехой в срубе у старой рассохшейся сосны, и жила несчастливо. У мачехи было двое собственных детей, совсем маленьких, в которых она души не чаяла, а отец о дочери вспоминал лишь когда надо было заштопать меховик, принести воды или подоить коров. Ласкового слова от него Искра не слышала - батя будто мстил ей за мать, так и не сподобившуюся на сына. Мечтал сбыть дочь поскорее, выдать её за кого-нибудь из Ильиных или Павлуцких, как уже выдал двух старших сестёр, и выбросить из памяти.

По слухам, не раз уже он заговаривал с Отцом Огневиком насчёт сватовства. Старик, вроде, обещал похлопотать. Дело было за малым: найти жениха, который согласился бы дать за Искру хороший выход. Головне нужно было торопиться.

По правде говоря, он не представлял, как сумеет добиться своего. Всё было против него: и обычай, и судьба, и время. Родители умерли, когда ему не исполнилось и двух пятков зим, а без родителей кто похлопочет за сына? Кто наберёт выход, чтобы дать отцу невесты? Кто сосватает отпрыска? Другим сиротам пособляла община, собирала вскладчину подарки, отправляла сватов, уговаривалась о дне торжества. Отцы съезжались, говорили красивые речи, загонщики устраивали лошадиные бега, девки плясали до упаду. Но то - другим, не ему. Ежели придёт он к Отцу и скажет: "Отче, хочу жениться на Искре, дочке Сияна-рыбака. Дай своё благословение", тот посмотрит на него как на безумца и ответит: "Да ты не рехнулся ли, малый? Забыл, что брачеваться со своими - мерзость для Огня? Иди себе подобру-поздорову". Как тут извернуться? Как пойти наперекор обычаю? Вопрос!

Днём и ночью Головня думал об этом. И не находил ответа. И так, и сяк - всюду клин. Оставалось плыть по течению в надежде, что поток куда-нибудь вынесет.

Погода стояла безветренная. Столбы чёрного дыма, поднимавшиеся над скошенными трубами изб, упирались в набрякшее свинцовое небо. Речная низина отливала серебром, заросли тальника казались присохшей медной накипью на бронзовом блюде. Вершины дальних холмов походили на остроконечные головы великанов, лес стоял безмолвен и недвижим.

Вечера Искра обычно проводила не у родителей, а в женском жилище - там она могла хоть немного отдохнуть от понуканий отца и ворчания мачехи. Женское жилище - поставленные крест-накрест жерди и лесины, прикрытые полосами берёзовой коры - рядом с прочими строениями выглядело как игриво разодетая девка рядом с насупленными парнями. Стояло оно над косогором, сразу за крайней избой, в которой обитал Жар-Косторез с семьёй. Головня шёл к жилищу, петляя меж свежих коровьих лепёх, раскиданных на всём пространстве становища.

Со стороны реки поднимались бабы с коромыслами, где-то плакал младенец, мычал скот в холодных, насквозь пропахших мочой, хлевах. Из дома вышел Лучина, понёс бадью с рыбьими очистками на корм Большому-И-Старому. Возле жилища Отца Огневика пыхтела чёрным дымом дерновая чадница, в которой томились ровдуги. Рядом с чадницей две собаки с рычанием рвали старый, задубевший на морозе меховик. Чуть поодаль, в загоне, Сполох вытряхивал на грязный снег сено из мешка. Лошади сгрудились вокруг него, тянули длинные морды.

Подходя к женскому жилищу, Головня услышал доносившиеся

изнутри звонкий смех и чей-то низкий голос. Нахмурился - кого ещё Лёд принёс? Очередного бродягу? С бродягами загонщики не ладили: слишком часто после их ухода в общине рождались дети, не похожие на своих отцов. Пламяслав говорил: "Общине нужна свежая кровь - без неё род киснет и хиреет". Он говорил это, поглаживая куцую бороду, а в глазах его загорались лукавые искорки. Он говорил: от кузнецов и следопытов не рождаются уроды. Всякий чужак чист перед Огнём.

Вход в жилище был завешен медвежьим пологом, изнутри шёл приторный запах копчёной рыбы и забродившего моняла.

Головня постоял, прислушиваясь. Потом откинул полог и ступил внутрь.

Так оно и было: возле очага спиной к нему сидел рослый мужик с чёрными от сажи ладонями, в щегольском тканом нательнике светло-серого цвета. Его волосы, длинные как лошадиная грива, буланой копной топорщились над костяным ободом.

Ещё один чужак. Кузнец или следопыт. В общем, бродяга. Все кузнецы - бродяги, лишённые общины. Свежая кровь, как говорил Пламяслав.

Перед чужаком полукругом расселись девки. Их было немного, пяток всего. Головня заметил в потном сумраке жилища Искру и пухленькую Огнеглазку, чуть подальше - двух маленьких дочур покойного Золовика-Короеда и рыжую Горивласу, совсем кроху, родившуюся без отца после праздника Огня, когда Артамоновы соседили с Павлуцкими и Ильиными. Позади девчонок, угнездившись на нарах, чинно восседала старуха Варениха: поглядывала сверху суровым оком, жевала смолу и сплёвывала её в коричневую сморщенную ладонь. Искра и Огнеглазка сучили нить: расщепляли зубами сушёные оленьи жилы и скручивали получившиеся волоконца на бедре, время от времени смачивая их языком.

На огне, прицепленный кожаными жгутами к перекладине под потолком, висел котелок, в котором булькало мутное варево. В липком сером пару болтались копчёные хариусы и караси, подвешенные на нитях из конского волоса. Под нарами виднелись берестяные туески и короба с резными завитушками и загогулинами, горшки из чёрной глины, в углу стояло деревянное изваяние Огня работы Жара-Костореза - высотой до пояса, изжелта-красное, с багровыми зрачками. Дальний закут был перекрыт ровдужным пологом.

Услыхав за спиной шум, чужак обернулся, вскинул мохнатые брови. Был он пятка на два зим старше Головни, бурые сильные пальцы сплетены на скрещённых ногах. Все глаза устремились на вошедшего, и загонщик криво ухмыльнулся, сразу почувствовав себя лишним.

– Каково вечеряете?

– Слава Огню, - улыбнулся чужак.
– И ты подсаживайся.

– Искромёт нам байки травит, - оживлённо сообщила Огнеглазка.

Головня кинул взгляд на Варениху, но та смолчала - знать, улестил её чем-то чужак, иначе шиш бы он попал сюда. Загонщик опустил на него взор:

– Кузнец, что ли?

– Плавильщик.

Головня опять посмотрел на Варениху.

– Я войду?

Та приподняла пальцем губу, начала ковырять в зубах.

– Войди уж, коли пришёл.