Блаженная Ксения Петербургская: Жизнь, чудеса, святыни
Шрифт:
И зато [5] Господь Бог на них прогневался:
Положил их в напасти великия,
Попустил на них скорби великия
И срамныя позоры немерныя,
Безживотие злое, сопостатные находы,
Злую, непомерную наготу и босоту
И бесконечную нищету,
И недостатки последние…
Вся эта лестница нищей братии поддерживается известным учением, которое отвергнуто духовным регламентом. Подачею милостыни выражалось у древнерусского человека чувство милосердия и сострадания. Если б не было нищих, благочестивый человек не мог бы утешить своей совести: подать нищему – значило проложить себе путь к прощению от Бога. А потому и говорили, что «в рай входят святой милостыней».
Поэтому же нищие считались красою церковною, Христовою братиею, церковными людьми, богомольцами за мир. Написано было об этом много «слов» и «поучений». Так, например, в рукописях Румянцевского музея находятся: поучение некоего отца духовного – «Как подобает милостыню творити»; «Об управлении души и о рассмотрении милостыни»; «Начало пути жизненному, еже поучатися божественному писанию и жити в нищете». Старец Павел Высокий оставил слово ко всему миру «О холодности к нищим», начинающееся так: «Почто затворяете врата от нищих?» Слово, как увидим, относилось прямо к народу. Один, например, так поучал в XV веке: «Милостыня дерзновение имеет ко Владыце невозбранно о душах грешных и от уз тяжких разрешает, к Богу на небеса возводит: творяй бо милостыню, той друг Божий наречется и в страшный он грозный день великаго Божия неумолимаго суда Христа умилостивит и добре свободит душу от вечных мук». Боится человек умереть без покаяния, боится Страшного суда Божия и так молит смерть, обещая ей загладить свои грехи разными добрыми делами. Такова была общая норма спасения! Кроме того, сильным побуждением к пропитанию нищих была милостыня в виде епитимии, налагаемой духовным отцом на кающихся грешников, потом поминовения усопших, которые точнее и неупустительнее соблюдались в старину, чем ныне.
Смысл благотворительности, а следовательно и размер ее идут параллельно с народным развитием.
У нас народу дают копейку, чтобы он не умер с голоду, а в Древних Афинах бедным платили деньги, чтобы они могли наслаждаться театральными представлениями. Милостыня, обращаясь в пустую форму помощи, в дело лицемерия, и освящаясь в этом виде привычкой и потворством, вытесняла из народного сознания настоящее понятие о благотворительности, уничтожала в зародыше малейший порыв к доброму делу.
Эти-то спасающие грешников нищие разделялись на богаделенных, кладбищенских, дворцовых, дворовых, патриарших, соборных, монастырских, церковных, гулящих и леженок. Нищие, имевшие пристанище в избушках, назывались богаделенными. «Они, – говорит Снегирев, – имели ночлег и пристанище в укромных избушках, кельях и клетях, кои рассеяны были по улицам, переулкам в Кремле и Китае, Белом и Земляном городах, при церквах, часовнях и монастырях». Каменные богадельни стали строить со времен Елисаветы Петровны. Множество богаделен, упоминаемых в XVII веке, никакой не приносили пользы для призрения бедных. Если кому и удавалось жить там и получать содержание, то это были случайные люди, дармоеды. Царь Иван Васильевич Грозный восстал против них на Стоглавом соборе и велел всех их повыгонять из богаделен. Все же остальные, находившие в богадельнях кров, были обыкновенными нищими,
которые только назывались богадельными. При цар
ском дворце, в Кремле, существовали нищие под именем богомольцев верховых, которые от царя получали не только пищу, но даже и жалованье и форменную одежду. Они дожили до Петра и раз просили у него кормов и жалованья, какие они получали при его родителях. Ко дворам, где хранились царские запасы, также приписаны были нищие, и были чем– то вроде служащих. Таковы были нищие Аптекарского двора. Были нищие, жившие при соборах, по свидетельству Снегирева, вроде штатных. Известны патриаршие богадельни, называвшиеся домовыми, или келейными. Для содержания патриарших нищих собирались пошлины с церквей. Для монастырских нищих выдавались от царей руги и милостыни. В писцовых книгах города Мурома значится: в городе четыре двора монастырских, «а в тех дворах 63 человека дворников – бродячих людей, тягла не тянут и никаких податей не делают, а люди бедные, бродящие, кормятся своей работою, а иные питаются Христовым именем». То же было и при церквах. Около каждой церкви была одна или несколько изб, где жили церковные нищие. Несчетное количество церковных нищих наполняло северную часть Новгородской области. Вслед за ханжами и раскольницами тянулись туда из Московского царства и толпы нищих, и там, в глуши и в неведомых заозерных пространствах, наполненных церквами и монастырями, они селились целыми слободами.
Число нищих, живших при московских и новгородских церквах, было громадно. О церковных нищих до нас дошли два распоряжения. Судебником царя Ивана Васильевича велено было нищих от церкви удалять: «на монастырях быти нищим, которые питаются от церкви Божией», а патриарх Иоаким в 1678 году велел сломать нищенские избы, стоявшие по улицам, а нищим приказал жить у церквей, где пристойно.
Наконец, калики и леженки имели днем постоянное пребывание на мостах: Старом Каменном (Троицком), на Никольском, Спасском и Куретном, потом на Всесвятском, или Берсеневском, у Троицкого подворья в Кремле и на Варварском крестце, также на других крестцах. Там было сборное место нищих из разных сословий; там сходились удрученные бедностию или недугами певцы Лазаря, по большей части слепые, жалобным, заунывным голосом испрашивавшие себе подаяние; там же выставлялись гробы для сбора в них милостыни, а божедомы вывозили из убогого дома в тележке подкидышей.Все дошедшие до нас памятники доисторической жизни славян свидетельствуют, что в то время нищих не было, да и неоткуда было им взяться; народ жил замкнутыми родами, а земля была велика и обильна. Но при Владимире уже упоминается о баснословном числе нищих, а при Ярославе они получают юридическое положение в обществе, делаются людьми церковными. Как установилось тогда понятие о нищих, мы можем видеть из следующих летописных указаний. В 1113 году вдова Святополкова разделяет богатство свое «в монастыри, попам и убогим, яко дивитися всем человеком». В 1154 году Ростислав раздает монастырям, церквам и нищим порты, золото и серебро. В 1187 году Ярослав Галицкий раздает все имение монастырям и нищим. В 1194 году Святослав Всеволодович нищих милует. В 1195 году «Давыд позва монастыре все на обед, был с ними весел, милостыню сильну раздава им и нищим и отпусти я». Сплетая похвалы князьям, книжники и грамотники не думали отыскивать в них каких-либо гражданских или военных добродетелей; они пели на все голоса об одном княжеском нищелюбии. Про Владимира говорили, что он роздал однажды нищим 300 гривен. Если то была новгородская гривна, то выходит, согласно Погодину, что он роздал 3000 рублей, а если киевская, то 2000 рублей серебром; сколько же было тогда нищих, и откуда это они вдруг могли явиться… Русские цари перед наступлением Великого поста, на сырной неделе, раздавали обильную милостыню, а потом ездили по монастырям прощаться со старцами и оделяли их милостынею. Цари и царицы часто делали походы по монастырям; по дорогам, где ехал царский поезд, выходили нищие и ложились, и подавалась проезжая милостыня нищим, леженкам, дряхлым старцам и всяким убогим и бедным людям.
Нищих растил и воспитывал указанный нами древнерусский обычай, с виду такой благочестивый и патриархальный. Древняя же Русь нигде так хорошо не сохранилась, как у купечества, а потому мы имеем право смотреть на него, как на главного производителя нищих и нищенства. Это на первый раз кажется странным, но вглядитесь, и действительно так. Нищих плодит обычай вместо оказания какой-либо помощи подавать копеечку. Копеечная благотворительность обширна и ею поддерживается громадное число нищих, – этих несчастных существ, осужденных вечно получать копеечки, как ни велика была бы их бедность и как ни богат был бы человек, который им подает. С другой стороны, обычай подавать всякому, кто ни попросит копеечку, породил массу промышленников, людей, у которых нищенство есть верный доходный промысел, – и промысел этот так и переходит от одного поколения к другому.
Приступая к подробному обзору их, мы должны прежде всего отделить настоящих нищих от воров и промышленников. Истинные нищие набираются из разных людей, которые по старости и по болезням и по другим причинам не могут работать. Таковы многие старые солдаты, слепые, безрукие, уродцы, люди дряхлой старости, дети сироты и пр. Они блуждают по церквам, по похоронам, по рядам, лавкам и магазинам, блуждают, потеряв надежду приклонить когда нибудь голову в богадельне или приюте, – эта роскошь не для них. Чтобы поступить в богадельню и т. п., надо иметь случай, потому что, хотя и много богаделен в Москве и других городах, но право поступать туда дается не хромым, слепым, больным, а случайным. И вот случай часто падает на молодых, здоровых. Многие из них, поступив в богадельню, только считаются там, а сами проживают у знакомых и родных. Другие, поступив туда, томятся от скуки и при первом случае бегут вон, предпочитая нищенствовать. Иные же, хотя и живут в богадельнях, но не перестают собирать милостыню, употребляя собранное или на водку, или же на свое содержание в богадельнях, которые дают им только квартиру да название богаделенной, богаделенного.
И блуждают по городу толпы истинно неимущих, неспособных и непризренных – целая армия самых разнообразных бедняков, и тут же с ними под одним знаменем идут бесконечные толпы промышленников. Тут идут бабы с грудными детьми и с поленами вместо детей, идут погорелые, идут сбирающие на некрута, идут выписавшиеся из больниц, но наглее и нахальнее всех идут отставные чиновники и военные, красные от пьянства, в рубище, но часто с орденом в петличке или с пряжкой… Идут старухи, одни с горбами, другие с гробовыми крышками: они сбирают на похороны (?), а за ними новые старухи сбирают на приданое невестам. Тут идут мужики, просящие на угнанную лошадь, идут солдаты, сбирающие на разбитое стекло в фонаре. Тут, растягиваясь в бесконечную черную вереницу, идут монахи и монахини, сбирающие на построение обителей, бабы – на построение церквей, – и все они с кружками, с тарелками, с книгами, завернутыми в пелены, и т. п. Тут же идут странники и странницы, сбирающие на дорогу ко гробу Господню, к Соловецким, к Тихону Преподобному и пр. и пр. Но вот, держась друг за друга, бегут мальчики и девочки, бездомные сироты, выросшие на чердаках, на улицах, в подвалах, идут мальчики и девочки от пяти и шести лет и часто до пятнадцати и шестнадцати. Вот этим-то, в особенности, вы подайте по копеечке, – это ведь молодое поколение, носящее в себе семена будущего нищенства, подайте ж им по копеечке и поклонитесь, по обычаю благочестивых людей: они послужат спасением вашим детям, которые, в свою очередь, их детям подадут по копеечке…
В этой массе нищих отстаивается вся наша грязь, не видная на поверхности жизни; здесь все злые соки, таящиеся в обществе, являются уже организующими элементами; здесь поэтому вырабатываются самые представительные личности, и сюда, наконец, собирается все, чему в своекорыстном, тупеньком обществе не удалось найти ни цели, ни пути.
Но, независимо от общего уровня жизни, городские ряды представляют еще особый мир, с особенными людьми, с особенными понятиями и даже с особенными нищими. Для города главное дело, главная забота – это нищие, в них все – и спасение, и кара Божия, и без них ничего. Поэтому из массы городских нищих должны были выдвинуться вперед такие личности, которые были бы представителями нравственных понятий города, которые раскрыли бы пред нами задушевный мир, – словом, должны были возникнуть нищие, писатели и художники, как выражание городского духа, и они возникли. И в толпе нищих мы видим, во первых, Ф. Н. Н., московского мещанина, изобретателя вечного
А может быть, эта история очень проста: сковырнулся немного человек, и не жди, чтобы поддерживала тебя жизнь, чтоб ты нашел в ней какую нибудь опору, – а иди прямо в нищие. Знаем про Ф. Н. одно, что, блуждая по рядам, он доставляет собою великое развлечение нашему именитому купечеству. Купцы потешаются им и за это кормят его, подавая ему копеечку или две. Мальчик, сегодня поступивший в лавку, завтра уже знает Ф. Н., нет никого в городе, кто бы его не знал, кто б не дразнил его какою-нибудь кличкою: бродяга, беспашпортный, проехавший верхом на кобыле и т. п. А один из таких шутников даже поместил объявление в «Полицейских ведомостях», что Ф. Н., отъезжая за границу, просит у фабрикантов поручений… За Ф. Н. тащится поэт-крестьянин С., вечно пьяный и угощающий всех своими сочинениями. За ним идет лицо, называемое Рассказ Петрович; он собирает Христа ради и рассказывает при этом различные притчи, подделываясь, без сомнения, под гостинодворский дух. Любимое изречение его: «Жизнь человеческая – сказка, гроб – коляска, ехать в ней не тряско». За ним плетется старик, называемый Торцовым. Забава над этим стариком состоит в следующем: он носит под мышкой палку, и эту палку у него постоянно отнимают, а он ругается, повторяя одно слово до десяти раз, и собравшаяся около него толпа довольна и смеется. Далее А. И. П. Он прежде был приказчиком в одном из московских рядов, потом, волею Бахуса, поступил в хористы театра; спускаясь все ниже и ниже, он перешел в певческие хоры, но и это оказалось ему неудобным, и он сделался утехой и забавой городских рядов, где он за три копейки читает из «Аскольдовой могилы» и т. п. Раз он вздумал принять на себя образ странника, думая, что, мол, будет повыгоднее, но скоро оставил это и теперь по-прежнему служит рядским трубадуром. Он лет сорока, здоровый мужчина огромного роста, – его бы в лейбгвардию!
Но если одни нищие способны возбудить только веселие, то при приближении других веселье заменяется страхом. Из множества таких субъектов, возбуждающих страх и ужас, известнее всех мещанин С. Это – детина лет тридцати пяти, в байковом зеленом халате и в студенческой фуражке, видом Геркулес, и для суточной выпивки – он пьет день и ночь – нужно никак не менее штофа. Упившись, он идет на Ильинку, становится среди улицы нарочно в виду блюстителя благочиния, поднимает кверху кулаки и начинает петь: «Яко благ, яко наг, яко нет ничего», и сейчас же переходит в веселую: «Я – цыган-удалец». Или рассказывает разные притчи, приличные городу, например: «Вот так были чудеса, сотворены небеса, семь тысяч лет стоят, а ничего не говорят». Приближается вечер, и С. отправляется в один из городских переулков, который глуше других, караулить свои жертвы, и горе тому, который ему здесь попадется. Над неосторожной жертвой поднимается мощный кулак, и тут скорей уж давай и часы, и серебро, а медными деньгами не отделаешься. «Это не днем-с та!» – говорит С. Но вот напирают новые ряды нищих, и каждый ряд с своим особенным представителем. Вот странник ростом в косую сажень, в скуфейке и с палкой, окованной на конце железом. Он с давних пор ежедневно обходит все ряды и все городские кабаки, – так в известное время все его и ждут. Вот прогнанный с железной дороги кондуктор, в картузе с красным околышком, – он выдает себя за капитана в отставке и просит поэтому следующим образом: «Капитану, отечества защитнику, на семи сражениях бывшему, победоносным российским воинством управлявшему, пожалуйте на штоф по стрижения, на косушку сооружения».
За этими людьми плоти идут люди духа. Впереди всех идет расстриженный дьякон, с отекшим лицом, и просит он басом: «Бывшему московскому дьякону для обогрения плоти и подкрепления духа». – «А за что уволили тебя?» – спрашивают. «За чрезмерное осушение стеклянной посуды». За ним служка, лет тридцати с чем-нибудь. Он четыре года уж все сбирается, чтоб идти на Афон.
Переменилось действие, и являются женщины всех званий, всех возрастов. Идут безобразнейшие старухи, сбирающие на приданое невестам, а за ними идут самые невесты, меняющиеся каждую неделю, а то на неделе два раза.Но вот валят кучами от двух до пяти человек и более, держась друг за друга, бранясь между собою или тыкая друг друга в бока, мальчики и молоденькие девочки, просящие Христа ради со всевозможными причитаниями… Мы ни слова не скажем о них, чтобы не вызвать по поводу них какого-нибудь просвещенного мнения, какой-нибудь благодетельной меры, которые нанесли бы новое оскорбление этому несчастному племени, – пусть, прося именем Христа, вырастают они на беду просвещенному и благочестивому обществу!..
Идут барыни. В Древней Руси ходили по улицам боярские дети и просили у прохожих на выпивку, но барыни и чиновницы-нищие, кажется, явились только с половины прошлого века. Одною из главных причин этому было уничтожение права кормиться как хочешь, которое предоставлялось старинным чиновникам. Кормление было уничтожено, и чиновник должен был получать плату за работу, и вот на бумаге он стал получать плату, приблизительно по 50 копеек серебром в месяц, как получают до этой минуты многие чиновники 2-й Московской гражданской палаты, а в сущности остался кормленщиком, за что его выгоняли из службы, и чиновницы стали ходить по миру. Вот что говорили о них в прошлом веке: «Теперь многие офицерские жены с 12 и 14 лет дочерьми своими, которых не соглашаются (?) отдать ни в какое учение, присоединяются к нищим». Проходит почти сто лет, и другое лицо в 1849 году доносит правительству следующее: «Масса, от титулярных советниц до губернских секретарш, нисколько не отличается от солдаток и мещанок, тем более что мужья были на службе, и жены, может быть, и до замужества жили в каморках, подобных тем, которые теперь служат им печальными приютами на старости. Они только возвратились в первобытное состояние, большею частию вовсе не знают грамоты. При этом полном недостатке всякого нравственного образования (?), к коему еще присоединяется и свычка с грубою нищетою (иная уже 30 лет, как титулярная советница по одному лишь имени), они, повторяю, нисколько не отличаются ни по потребностям своим, ни по своему званию, ни по занятиям от прочих… нищих». И вот ходит по городу титулярная советница, собирающая на бедность, а за ней ходит барыня, которую дразнят, что она курицу украла, потом – дама, лет пять собирающая на выезд с больным мужем в Пензенскую губернию, и еще дама, лет 25. Эта собирает для прокормления своих сирот, которым она единственная опора, или, одевшись в черное, она просит на похороны своей мамаши; а то она раз явилась вся в лохмотьях и рассказывала, что ее обокрали и что у нее ничего краше нет, как только то, что на ней.
П. Сведомский. Юродивый
За барынями бегут просто бабы. Тут ежедневно увидите пьяную бабу, которую и в часть уже не берут, и еще бабенку лет 30, сбирающую по болезни и очень приятную рядским ребятам, которые с ней заигрывают.
Появляется фаланга нищих торговцев всех наций, всех возрастов, всех званий. Толпы немецких нищих, приманенных в Москву русской щедрой милостыней. Вы увидите тут и с корзиночками, и с метелочками, и со стеклянными фигурками, и со статуэтками, и душат они вас своими немецкими причитаниями. Из этих виднее всех бабы, кричащие пронзительным голосом: «Ниточек, ниточек!», причем с визгом ударяется на букву «и». Далее кричат: «Шнурочков! Чулочков!», а между тем каждая из этих торговок только и глядит, где бы ей что стащить, или у кого что-нибудь вытащить. Заметим из них одного 70-летнего кривого старика. Он в одно и то же время промышляет несколькими способами: продает светильни с лампадками, сбирает милостыню и потом ради удовольствия рассказывает сказки, пляшет и поет. К числу этих нищих промышленников едва ли следует отнести некоторых, сбирающих на построение церквей. Их вы встретите везде, и в городе, и на рынках, на базарах, в вагонах железной дороги, у церквей, у соборов, и особенно у Иверской. Не желая беспокоить читателя собственными наблюдениями над этими людьми, мы укажем на свидетельство о них одного лица, писавшего в 1829 году, по поручению министра внутренних дел, следующее: «Один из источников происхождения нищих – [сбор] мирских подаяний, на бедных ли, на сооружение ли храмов, по подпискам, или по книгам, выдаваемым от духовного начальства. Переход с таковыми книгами из города в город, из селения в селение монахов, монахинь, церковнослужителей и крестьян не уменьшает, но увеличивает сословие нищих и праздношатающихся; притом, едва ли из собранных таким образом денег половина достигает своего назначения».
Если мы оставим печальную действительность и заглянем в будущее, то и там, всматриваясь, мало найдем утешительного, так лучше опустим же завесу… и пойдем далее.
Копеечная милостыня гибельна как для нищих, так и для тех, кто ее подает. Редко человеческое достоинство унижается до такой степени, чтоб хладнокровно протягивалась рука за милостыней, чтоб, выпрашивая подаяние, человек не чувствовал мучительной боли унижения. Но какова же эта боль, когда нищий видит, что богач вместо оказания помощи подает копеечку! Но мало-помалу вечное моление, вечное выпрашивание, вечное поклонение обращаются в привычку, и наконец человек падает окончательно. В то же самое время милостыня не меньше унижает и самого подающего ее, – она, как крепостное право, есть меч обоюдоострый. А потому, если человек легко может оподлеть в нищенстве, то еще легче подлеют люди среди ежедневной милостыни. Таков закон природы, что всякое насилие над человеком оплачивается на виновниках сторицею. Мы имеем в Москве несколько таких милостыне-раздавателей, в которых древнерусские понятия о милостыне и милосердии истребили всякое человеческое достоинство.
Толкуют, что Россия очень похожа на Америку, что ту и другую ожидает новая жизнь, неизвестная старому миру. Но на плечах Америки не лежит ни Древней Руси, ни даже старой Европы, и действительно там должна развиваться новая цивилизация. Не то у нас. У нас темно и мрачно, тупо, безобразно. Мы считаемся просвещенными, наши барышни учатся по-французски и на фортепианах, но вот Шамиль, не имеющий никакого понятия о милостыни, а имеющий одно сердце, способное к благотворению, он – дикарь, и все– таки никак не может понять, чтоб человеку можно было подать копейку, и подает нищему по десяти рублей серебром.