Блаженные шуты (Блаженные)
Шрифт:
Я побежала следом.
— Осторожнее, сестра, не ушибись!
Только Розамунда не слушала — уже ковыляла к дверям часовни, у которых миряне тягали статую, пытаясь не повредить мраморные ступени.
— Что вы творите?! — вопила Розамунда.
— Поберегись, сестра! — закричал рабочий. — Не путайся под ногами! — Он ухмыльнулся, показав почерневшие кривые зубы.
— Это же святая! Наша святая заступница! — От гнева глаза Розамунды едва не вылезали из орбит.
Отчасти я понимала Розамунду. Долгие годы великанша-святая — если она впрямь святая — была частью монастыря. Сколько жизней и смертей прошло
— Кто так велел? — спросила я.
— Ваш новый духовник, сестричка. — Мирянин едва взглянул на меня. — Все, спускаем ее, осторожнее!
Я оттащила Розамунду от ступеней. Секундой позже статуя, которую с обеих сторон поддерживали рабочие, скатилась по бревнам и рухнула на дорожку, подняв клубы пыли. Рабочий с гнилыми зубами поправил статую, чтобы лежала ровнее, а его помощник, рыжий парень с задорной улыбкой, подогнал телегу для погрузки.
— Зачем снимать ее с места? — спросила я.
— Нам так велели, — пожал плечами рыжий. — Может, вам новую привезут. Эта же старее старого!
— Что вы с ней сделаете?
— В море бросим, — без обиняков ответил рыжий. — Нам так велено.
Розамунда стиснула мою руку.
— Они не смеют! — воскликнула она. — Мать настоятельница им не позволит! Где же она? Где наша настоятельница?!
— Я здесь, ma fille. — Бесцветный голосишко был под стать его владелице. Как ни странно, Розамунда притихла и уставилась на девчонку. В глазах бедной обескураженной старухи мелькали то страх, то надежда.
Мать Изабелла стояла на пороге часовни, сложив руки на груди.
— Пора нам избавиться от этого богохульства, — начала она. — Она тут слишком давно, а островитяне — народ суеверный. Они молятся ей, зовут Русалкой… Ради бога, у нее и хвост есть!
— Но, ma m`ere… — вырвалось у меня.
— Это не статуя Богоматери, — отрезала Изабелла. — Марии Морской среди святых нет и не было! — Гнусавый голосок зазвенел. — Как вы ее терпите?! Прямо у часовни! Паломники приходят, чтобы коснуться этой Русалки! Женщины — с ребенком под сердцем! — соскребают с нее пыль для своих снадобий!
Ах вот в чем дело! Не в самой святой, а в ее славе. Дарующей плодовитость не место в обители бесплодных невест Христовых.
Изабелла набрала в легкие побольше воздуха, и ее слова понеслись потоком:
— Я же с первой минуты поняла! Неосвященные захоронения. Тайные излишества. Кровавая скверна…
Даже истерика получилась холодной и бесстрастной. Анжелика Сен-Эврё Дезире Арно не изменяла себе ни в чем.
— Теперь эта сила угрожает мне. Мне! Кровью меня запугивает. Мой духовник выискивает кровавый источник и очищает. Но зло неистребимо! Нет ему конца и края. — Девочка замолчала, размышляя о живучести зла, потом бросила «Хвала Всевышнему!», развернулась и ушла.
Вскоре зазвонил колокол к нонам, и времени на разговоры не осталось. Тем паче из страха лишиться свиданий с Флер возмущаться бы я не посмела. До конца службы в голове крутилось сказанное Изабеллой на ступеньках часовни, слова, которые вырвались неосознанно. «Кровавая скверна… Зло неистребимо. Нет ему конца и края…»
Новый колодец почти готов, вода в нем на диво вкусна и свежа. Лемерль очистил от скверны саму часовню, купель, ризницу, все святые сосуды и объявил, что опасности они не таят. К моему облегчению, тот же вывод он сделал относительно Перетты и Альфонсины. Впрочем, толки еще не утихли. Альфонсина даже расстроена своим полным духовным здоровьем, а Маргарита видит ее явное огорчение и язвит про любительниц играть на публику.
И все-таки «зло неистребимо».
Я старалась смотреть перед собой, но взгляд мой притягивало место, где прежде возвышалась статуя. Если в обмен на статую вернут дочь, цена невелика, ибо что каменная глыба по сравнению с ребенком, с перепуганной малышкой?
Разумеется, за всем этим стоял Лемерль. Кто знает, чем ему помешала базальтовая святая, но, отняв ее, символ единства и веры, он сильнее прижал нас к ногтю. Теперь он сам единственный наш символ и надеждой на спасение станет он сам. На службе Лемерль говорил о святых мученицах: святой Перпетуе, святой Екатерине, святой Кристине Чудесной; о таинстве смерти, очищающей силе огня. Он крепко держал нас в кулаке.
25. Монастырь Святой Богоматери Марии. Остров Нуармутье. 26 июля 1610
Монсеньор!
С превеликим удовольствием сообщаю Вашему Преосвященству, что Ваш мудрейший замысел приведен в исполнение с беспрекословной точностью. Высочайшей похвалы достойно усердие моей подопечной в обновлениях, ею начатых. Ее трудами монастырь почти возвратил себе былую славу. Крыша часовни требует ремонта, а южный трансепт, к величайшему моему прискорбию, сильно поврежден непогодой. Тем не менее мы полны надежд, что к началу зимы работы придут к завершению.
Монсеньор заметит, что нами восстановлено истинное название монастыря, а все признаки и символы ликвидированы в пользу вышеупомянутого. Присоединяюсь к горячим мольбам любезной Вашей племянницы: ежели дозволят труды и заботы, почтите нас приездом в месяцы ближайшие. Вашу августейшую особу встретим мы с великой радостью и почтением.
Засим остаюсь, покорнейший Ваш слуга…
И так далее, и тому подобное…
Да, словом я владею отменно. «Вашу августейшую особу…» — отлично.
Утром отошлю письмо с надежным человеком. Или сам съезжу в Порник и оттуда отправлю. Что угодно, только бы на пару часов вырваться из этой вонючей глухомани! Как Жюльетта терпит?! Я терплю лишь потому, что нужно, и потому, что это ненадолго. У поганок-чернушек особый прогорклый запах, а от их лицемерия меня выворачивает. Скажу Жюльетте, пусть сделает мне успокоительный настой.
Жюльетта, ласточка моя! Та светленькая, как бишь ее, Клемента, годна для утех и трогательно покладиста, но уж больно легкая добыча. Да и глаза чересчур большие. В них безоблачное летнее небо, а тревожного свинцового отлива нет. Волосы тоже не по мне — чересчур светлые, кожа чересчур белая, ноги чересчур гладкие, лицо чересчур бледное, не тронутое солнцем и дорожной пылью. Да, я неблагодарный. Такая милашка вниманием удостоила, а я томлюсь по упрямой дылде с ледяным взглядом. Наверное, это ненависть придает Жюльетте особый шарм.