Блаженный Августин
Шрифт:
ПЕРЕЛОМ
– Министерские говоришь? – похихикивал Юрий Венедиктович «играясь» с шампурами на которых, шкворча и плеваясь жиром, румянились большие куски свинины вперемежку с целыми луковицами. Поймав на себе не по-детски укоризненный взгляд вытянувшегося, похудевшего, девятилетнего сына, поёжился и как обычно, заискивающе попросил:
– Ты, Андрюша, маме…, ну ты понял в-общем…, – посмотрев на согласно кивнувшего, стыдливо отводящего взгляд мальчика, снова захихикал в сторону соседа по даче, – так значит, министерские говоришь? Ну, посмотрим, посмотрим, что за министерские. У них наверное и «устройство» необычное, не как у простых?
– А то! – с готовностью заёрничал в ответ дядя Петя, – там, по-любому,
Непонимающе пожав плечами, из-за чего, почему два взрослых, вроде неглупых, мужика вдруг загоготали во всё горло, Андрей пошёл в дом.
«Кто это идёт от Едома, в червленых ризах от Восора, столь величественный в Своей одежде, выступающий в полноте силы Своей? «Я – изрекающий правду, сильный, чтобы спасать». Отчего же одеяние Твоё красно, и ризы у Тебя, как у топтавшего в точиле? «Я топтал точило один, и из народов никого не было со Мною; и Я топтал их во гневе Моем и попирал их в ярости Моей; кровь их брызгала на ризы Мои, и Я запятнал все одеяние Своё; ибо день мщения – в сердце Моем, и год Моих искупленных настал. Я смотрел, и не было помощника; дивился, что не было поддерживающего; но помогла Мне мышца Моя, и ярость Моя – она поддержала Меня: и попрал Я народы во гневе Моем, и сокрушил их в ярости Моей, и вылил на землю кровь их».
(книга пророка Исайи)
Поднявшись к себе на второй этаж Андрей упал на так и не заправленную с утра кровать. Было не просто жарко, а как-то томительно, изнемогающе душно. Даже вездесущие мухи и комары летали вяло, одуревше-бесцельно. Незлобно отмахнувшись от сразу улетевшей куда-то, мелкой, обычно активно-надоедливой мошки, Андрей покосился на присевшего на предплечье комара. То взлетающий, то снова присаживающийся на кожу «кровопийца», как бы не знающий чего ему надо, потыкавшись тонюсеньким, гнувшимся как волосинка хоботком, нащупав наконец самое то, сначала впившись жалом до самой головы, потом подавшись немного назад, начал «набивать брюхо». Пристально наблюдающий за процессом комариного насыщения мальчик, дождавшись когда насекомое насытившись до отвала собралось было улетать, шлёпнул по нему ладошкой. Равнодушно посмотрев на получившуюся кровавую кляксу вытер ладонь об тёмно-коричневые шорты.
«А то мама опять ругаться будет», – подумал вспомнив недавний инцидент, когда он так же размазал «кровопийцу» по белой, только что постиранной майке. Потом поплевав на ладонь, стёр остатки комариного «пиршества» с предплечья.
«Анализы не получилось им собрать», – возникла, неведомо откуда, чуждая ребёнку мысль.
«Чего это?!», – испуганно вздрогнул Андрюша, – «а-а, это наверное про то как с Наташкой в докторов играли». Вспомнив как недавно, приходящаяся ему то ли троюродной сестрой, то ли тётей девочка, заманив мающегося, в дождливый день, от скуки мальчишку к себе домой, сначала начав с «профосмотра» плавно перешла в «гинекологический кабинет». И как их чуть было не застукали с поличным вернувшиеся домой старшие родственники.
«А всё Наташка дура виновата…, где это она видела…, чтобы врач и больная обнимались, целовались и гладили друг друга…», – закружились обрывки мыслей у проваливающегося в тяжёлый, тёмный, обморочный сон мальчика.
[«Я лечу…, нет я падаю…, да это же я на качелях, только почему-то когда лечу вверх становится нестерпимо жарко, а когда вниз до дрожи холодно…, нет – это сейчас день рождения у меня и мама наготовила много-много всего вкусного и я ем, ем, ем…, а почему это вдруг шоколадный торт превратился в Наташку? И почему она взрослая? И почему голая?»
– Андрей, Андрюша, сладкий мой, желанный мой, иди, иди ко мне, съешь меня, знаешь какая я сладкая? Попробуй, попробуй…
Чёрные как южная ночь глазищи казалось росли и росли заполняя собой всё вокруг, по змеиному шипящий голос обволакивал, душил в объятиях трясущегося как в горячечной лихорадке мальчика.]
Андрей вскрикнув, как вынырнувший из глубины утопающий, проснулся, вырвался из кошмара.
– Андрей! Сынок, ты чего там? – раздался снаружи встревоженный голос отца.
Соскочив с кровати и подойдя на заплетающихся ногах к окну Андрей посмотрел вниз. Юрий Венедиктович держа в одной руке полупустую лейку, приставил вторую козырьком ко лбу защищая глаза от заходящего солнца и пристально вглядываясь в очумелое лицо сына.
– Да ничего, пап, всё нормально, заснул и приснилось что-то…
– А-а…, ну ты это конечно зря, спать на закате, да ещё и в такую жару…, сходи в душ ополоснись и полегче станет, ну или на речку сходи искупайся…
– А можно?! – подпрыгнул от радости Андрюша.
– Можно…, только смотри мне, не так как прошлый раз, не сиди подолгу в воде, а то если тогда мне из-за тебя мать чуть голову не оторвала, то если сейчас простынешь, она меня точно убьёт.
– Ага, хорошо, – согласно кивнул головой мальчишка и отошёл от окна.
«Что это?», – ошеломлённо подумал Андрей рассматривая темнеющее мокрое пятно на вздыбленных эрекцией шортах, – «у меня что, выплеснулось то же самое, что вылетает у Кольки-дурачка?», – вспомнил он бесцельно шатающегося по посёлку глухонемого дебила, который то и дело, останавливаясь где ни попадя, вытаскивал из замызганных брюк тёмно-коричневый член и начинал дрочить его, дрожа, повизгивая и пуская длинную сопливую слюну.
«Фу, гадость какая! Надо переодеться», – подумал Андрей и потянув шорты вниз замер.
«Когда это у меня появилось?», – спросил сам себя вызревающий подросток рассматривая несколько «ресничек» одиноко чернеющих поверх расслабляющегося, опадающего «стручка». И вдруг, какая-то неизъяснимая нежность к самому себе стиснула его ещё детское сердце, какое-то истомное предчувствие бездны предстоящих ему умопомрачительных наслаждений, приоткрытая дверь к чему-то тайному, глубоко сокровенному.
Неудержимое стремление Андрея как можно скорее оказаться в нагретой до парной теплоты воде, погнало его напрямик, через заброшенный соседский участок. Потихоньку, аккуратно пробираясь по еле заметной тропинке через заросли крапивы мальчик в испуге замер услыхав нереально-неземные звуки.
– Эпплхфе! Эпплхфе! – то ли по-козлиному мекал, то ли плевался хриплый голос.
«Да это же просто Колька-дурачок», – успокоено подумал Андрей, вспомнив четырнадцатилетнего скрюченного непонятной болезнью инвалида.
«Только что-то он чересчур разошёлся, не на шутку разыгрался со своей «колбаснёй» задроченной», – подумал ещё не вступивший в Эпоху сексуальной зрелости пацан, для которого, пока что, все половые интимности, выпирающие наружу из серой обыденности, казались клоунски-смешными. Колька-дурачок, которым явно тяготились его вечно нетрезвые родители уже, по-хорошему, давным-давно должен был бы быть в специализированном интернате. Но, почему-то, из-за «пробуксовывающей» на каком-то этапе советской бюрократической «машины» слонялся по дачному посёлку, то и дело прогоняемый пинками под зад всеми жителями от мала до велика. Занимаясь в основном, какими-то, странно пристальными наблюдениями за играющими детьми, а потом припрятавшись в укромном месте, он самозабвенно отдавался тому делу, которым занимался и сейчас. Только в отличие от прежних случаев, когда Андрей, один или с друзьями, «застукав» дурачка за дурацким занятием, прогонял его хохотом и пинками, Колька сейчас внушал, исторгал из себя тяжёлый, тошнотворный ужас. Выпучив дико блестящие глаза, махая перед собой скрюченной как куриная лапа правой рукой, плеваясь тягучими соплями и слюной издавая при этом нечленораздельные звуки, глухонемой инвалид яростно терзал левой, более-менее здоровой рукой эрегированный до крайнего возбуждения член. Крадучись чуть подавшись вперёд, Андрей посмотрел туда, куда был отчаянно устремлён бешеный взгляд Кольки и потихоньку опустился на колени изо всех сил борясь с охватившей всё его существо дурнотой.