Блаженный. Князь казачий!
Шрифт:
— Чунь Му!? — кинулась к ней сестрёнка — Что случилось? Тебя обидели?
— Не-е-ет! — отрицательно замотала та головой, размазывая слёзы — Я за вас радуюсь…
— Глупенькая — обняла её Солнцеслава — Я тебя не брошу, мы же поклялись быть сёстрами и подружками. Пока сама не захочешь, я тебя никуда не отпущу, у меня теперь есть и дом и брат. Нам будет где жить и где спрятаться от ненастья, а Алекса нас всегда защитит.
Я услышал своё имя и офигел, я не говорил ей своего истинного имени?
— Солнышко? — дотронулся я до её плеча — Откуда ты узнала это имя?
— Богиня тебя так назвала… — повернувшись ко мне, тихо прошептала сестра, увидев моё напряжённое лицо.
— Никому и никогда его не говорите — посмотрел я строго на подружек — Так меня зовут только Боги, для всех я Александр или Саша, но так меня можно звать только наедине или среди своих. Договорились?
— Да Александр! — кивнула Чунь Му.
— Хорошо Саша! — ответила сестра.
— Чунь Му — посмотрел я твёрдо в глаза вздрогнувшей черноволоски — Хочешь тоже стать моей названой сестрой?
— А разве можно? — даже прижала она кулачки к груди от волнения.
— Почему нет? — улыбнулся я — Пусть мы с тобой не родня по крови и по роду, но ты хороший человек, раз моя сестра хочет взять тебя под защиту. Вы подруги и я так понимаю, вы кровные сёстры?
— Да Саша! — кивнула согласно сестра — Мы ещё маленькими поклялись и смешали свою кровь.
— Тем более — обрадовался я — Ты и так мне получается сестра, так почему не назвать тебя сестрой официально? Будешь моей названной сестрой… — я посмотрел на небо задумавшись — Как тебе имя Падма?
— А что оно означает?
— Цветок Лотоса! — улыбнулся я — Ты на него похожа…
— Благодарю Князь! — поклонилась она — С радостью принимаю имя Падма!
— Отныне и навсегда ты боярыня Падма Ермакова-Сибирская! Я сказал! — мы на мгновение замерли, но ничего не происходило — Не расстраивайся… — приобнял я её — Просто я с вашими богами не знаком.
— А-ха-ха! — рассмеялась она — Ты так говоришь, словно часто общаешься с ними…
— Ну бывает… — пожал я плечами — Забегают иногда.
Падма резко прекратила смеяться и уже серьёзно посмотрела на меня. Пару секунд поразглядывала меня внимательно, а потом тихо прошептала: — А ведь ты не врёшь!
— Поверь сестрёнка, таким не шутят. Ничего, вы быстро привыкните — улыбнулся я им — Остальные же привыкли… — кивнул я на скачущее вокруг нас войско.
Да, всё происходило на открытой террасе кареты и нас было хорошо видно всем, да и нам было видно всё вокруг. Очуметь, у меня появилось сразу две сестры и честно говоря я этому сильно рад, вот не знаю почему, но я чувствую, ещё не один раз я скажу сам себе спасибо, за этих милых девчонок.
Я посмотрел на Падму и подумал про себя: — Ничего, мы ещё тебе в женихи такого Энакина Скайуокера найдём, что сам Джордж Лукас обзавидуется!
— А где мы его найдём? — с интересом повернулась ко мне Падма — И чем он так знаменит?
— Рассказывай братишка, рассказывай — нетерпеливо пихнула меня в бок Солнцеслава — Так интересно…
— Так девочки — посмотрел я на них по очереди — Для начала вы учите меня закрываться, а уже потом я вам расскажу про своего друга Энакина Скайуокера. Договорились?
Глава 11
Бывшее Царство Сибирия. Джунгарские степи.
Я стоял и играл желваками. Чёрная ненависть подступала к горлу и только огромным усилием воли мне удавалось держать себя в руках. Прямо перед нами было огромное поле, буквально усыпанное трупами славянских рабов. Не просто убитыми, а жестоко казнёнными, я бы даже сказал жесточайше казнёнными. Тысячи и тысячи, мужчин, женщин, стариков и детей. Да-да, самое страшное для меня, именно детей. Вот такой я слабовольный и мягкий, только не подумайте, что я только о наших детях так переживаю, вовсе нет. Я вообще считаю, что уж они то, точно в грехах взрослых не виноваты. Вот по любому нет и любого, кто попытается обоснованно обвинить детей в грехах родителей, ударю не задумываясь и не один раз, а скорее всего тупо запинаю насмерть. Вот такой я зверь…
Никогда не смогу привыкнуть к этой дикости, варварству и запредельной жестокости, что в этом мире, что в своём. Пусть захлебнуться в своём «искреннем и праведном гневе» цивилизованные гейропейцы и иже с ними, но ни я, ни мои друзья, никогда не простят и не забудут, ни вырезанных казачьих станиц и русских селений в Чечне, ни точно того же самого в/на Украине. Если кто не понял, то совсем не русскими вырезанных, нам вообще от природы это не свойственно, хотя когда припрёт и застилает глаза… Война есть война, но суметь хладнокровно убить ребёнка… Я не имею в виду подростка с оружием в руках, а именно малышек, только ещё говорить и ходить научившихся. А тут ведь не просто дети убитые, а жесточайше, изуверски замученные и казнённые, словно они и не люди вовсе, ни жертвы, ни их мучители. Пришельцы млять, чужие…
Запах от поля уже чувствовался, но не особо сильный, а значит те кто это сделал, ещё далеко не ушли. Я слез с коня и пошел по полю, шёл и смотрел в мёртвые глаза тех, у кого они были, шёл и думал. Думал о том, как-же мне выдержать, как не сорваться и остаться человеком. Потому что всё, всё что мне хотелось сейчас, это просто догнать этих мразей и рвать их зубами, чтобы увидеть ужас и страх, в их глазах. И вдруг я наткнулся на маленькую девочку, лет трёх-четырёх, наткнулся и буквально остолбенел. Потому что на меня смотрели полные боли и отчаяния, непонимания и обиды, живые глаза моей дочери. Дочери из того, моего мира… Ужас охватил меня и я сбросив оцепенение и шок, упал перед ней на колени. Слёзы побежали из моих глаз и всё, что я мог, это только шептать:
— Сейчас, моя девочка. Сейчас моя доченька! Я тебе помогу маленькая, потерпи солнышко…
А сам, уже зачерпнув вокруг волшбы, залечивал ей внутренние разрывы, приращивал ручки и ножки, пальчики и снятый с неё скальп. Залечивал сотни мелких порезов и ожогов, вырванные ногти и срезанные веки. Твари, какие же твари…
Сзади меня всхлипывали сестрёнки и ещё кто-то.
— Ищите живых и кого ещё можно спасти, не сможете сами, несите ко мне! — скомандовал я ледяным голосом и все сразу сорвались с места — Сейчас доча, сейчас всё будет хорошо — достал я кинжал и стал срезать верёвки стягивающие её в рабской позе — Иди ко мне, моя маленькая! — поднял я её на руки и осторожно прижав, пошёл к нашей карете.