Блаженство греха (Ритуальные грехи)

Он был слишком близко. Его тихий голос завораживал.

— Закрой глаза. Не противься мне. Расслабься. Ничего плохого не случится, я обещаю. Просто прислонись к стене и ни о чем не думай.

Соблазн был слишком велик. И ей хотелось, Боже, как же ей хотелось поддаться обольщению. Она закрыла глаза; ее воля оказалась бессильной перед этим вкрадчивым, сладким голосом.

— Здесь мир и покой. Здесь не нужно ни с кем воевать. Жизнь была для тебя схваткой, но теперь тебе не нужно больше драться. Расслабься. Не сопротивляйся. Уступи. Нельзя выиграть все сражения. Нельзя победить всех драконов. Предоставь это кому-нибудь другому. Хотя бы раз.

Сильнее слов действовал сам тон голоса. Рэчел чувствовала, как теряет связь с реальностью, как соскальзывает куда-то, туда, куда зовет голос, как звенит, пульсируя желанием, кожа.

— Все возможно, Рэчел. Не будет больше страха. Не будет злости и гнева. Нужно лишь расслабиться. Чувствуешь? Покой растекается по телу…

Она не могла открыть глаза. Не могла сопротивляться его чарам. Не могла ни говорить, ни двигаться. Он поймал ее в ловушку чувственной паутины, вырываться из которой у нее не было ни малейшего желания.

— Так что, Рэчел? Я овладел тобой? Ты моя душой и телом?

Рэчел Коннери не имела ни малейшего желания находиться в этом месте. К двадцати девяти годам она уже решила для себя, что никогда не станет делать что-либо против своей воли и всегда будет оставлять за собой право выбора. Впрочем, хмуро напомнила себе Рэчел, здесь она потому, что сама так решила. Просто в данном случае пришлось принять решение, которое не нравилось ей самой.

Такси остановилось перед Санта-Долорес, поселком, где обосновался «Фонд Бытия». Раскинувшийся в семнадцати милях от Альбукерке, под жарким солнцем Нью-Мехико, он выглядел средоточием мира и покоя, прибежищем желающих посвятить себя медитации, ищущих просветления. Кроме того, в поселке имелся хоспис для тех, чьи дни уже сочтены.

И здесь, за этими стенами, искала духовного прозрения мать Рэчел. Здесь она и умерла.

Таксист открыл дверцу. Рэчел вышла и, окинув сердитым взглядом поселок, смахнула с шелкового костюма воображаемую пылинку. Да, она приехала сюда вопреки желанию. И ониэто знали.

— Дальше я сама, — сказала Рэчел и, щедро расплатившись, взяла из машины свой кожаный дорожный чемодан.

— Благословенна будь, — пробормотал он.

— Что?

— Вы ведь одна из них, из Народа Люка? — Таксист на мгновение смутился, но на всякий случай — если пассажирке вдруг вздумается востребовать их назад — зажал денежки в кулаке.

— Нет, — коротко ответила Рэчел. — Я не из них. — И, повернувшись, решительно направилась к красивым кованым воротам, стуча высокими каблучками по пыльной дороге.

Они называли себя Народом Люка. До сих пор ей удавалось не думать об этом, но нельзя же вечно прятаться от того, с чем не желаешь мириться. Она не встречалась с этим человеком, лишь видела однажды издалека, но даже там, в переполненном зале суда, ощутила прикосновение ядовитых щупалец его харизмы, тянувшихся к каждой сбившейся с пути живой душе.

Люк Бардел — бывший заключенный, признанный виновным в убийстве, а ныне основоположник того, что одни называли философией, другие религией, а Рэчел — культом. Человек, убедивший ее умирающую мать оставить «Фонду» двенадцать с половиной миллионов долларов и ничегошеньки единственной дочери.

Лет десять назад Рэчел, может быть, просто забилась бы в уголок и дала волю слезам. Теперь — нет. Она вступила в борьбу и нанесла ответный удар. И что же? Первый судья отказался рассматривать ее исковое заявление, нанятые адвокаты ушли в сторону, и поражение стало для нее настоящим холодным душем. Религия неподсудна. Святого невозможно привлечь к ответу. Составляя завещание, Стелла Коннери пребывала в здравом уме и твердой памяти, отдавала себе отчет в том, что умирает от рака груди, и самостоятельно приняла решение лишить наследства собственную дочь.

Одержав победу, «Фонд Бытия» повел себя с лицемерной до отвращения любезностью. Рэчел ведь не откажется посетить место, где ее мать провела последние дни и обрела вечный покой? Она сама сможет убедиться в том, какому благородному делу служат деньги Стеллы, и примириться с решениями как суда, так и ее матери. «Фонд», Народ Люка, будет только рад поделиться выпавшим на его долю благословением.

Рэчел скорее съела бы жареных гусениц. Чем-чем, а делиться деньгами, которые они обманным путем выманили у тщеславной, смертельно больной женщины, «Фонд» определенно не намеревался. В том, что мать и Люк были любовниками, Рэчел не сомневалась. Стелла набрасывалась на мужчин, как саранча на зеленое поле, и эта ненасытная жадность всегда пугала и отвращала дочь. Жертвой Стеллы мог стать любой мало-мальски симпатичный мужчина.

Таким, симпатичным и привлекательным, был, конечно, и Люк Бардел, мессия «Фонда Бытия». А за то, чтобы спать с умирающей старушкой, ему очень неплохо заплатили.

Будь Рэчел готова смириться с поражением, она отказалась бы от гостеприимного предложения. Любая рассудительная женщина приняла бы как должное тот факт, что мать, уже отказавшая дочери почти во всем, в чем только можно, совершила последнее предательство. Она нашла бы новую работу, устроила собственную жизнь и отказалась от роли жертвы обездоленного детства.

Выбор. Перед ней снова стояла проблема выбора. Предпочесть гнев и месть? Или спокойное существование?

Она, наверное, остановилась бы на благоразумном, диктуемом житейской мудростью варианте, если бы не анонимное письмо. После того как это письмо, мятое, нацарапанное второпях, полное намеков и обвинений, оказалось в ее почтовом ящике, о реальном выборе говорить уже не приходилось.

У вашей матери не было рака. Ее убил один из Людей Люка. Может быть, Люк сам это сделал или, по крайней мере, дал приказ. В конце она поняла, что с ней происходит, но остановить его уже не могла. Приезжайте в лагерь, и я помогу вам найти доказательства против него.