Блицфриз
Шрифт:
— Секс? — недоуменно бормочет Брумме.
— Понимаю вас, штабс-фельдфебель, — кивает Порта. — Когда я слышу о шестом отделе, мне приходят на ум полевые бордели, а не священники. Между прочим, есть у вас хорошо обученные рубщики мяса? Чтобы добиться успеха на войне, повсюду нужны мастера своего дела.
— Все мои подчиненные — первоклассные специалисты из мясницкого училища в Дрездене, — с жаром заверяет его Брумме.
— Рубка мяса — столь же ответственная работа, как военная картография, — продолжает Порта наставническим тоном. — Для нее требуются умные, смыслящие в математике люди.
— В математике? — нервозно бормочет Брумме и чувствует, как по спине
62
Альберт Шпеер - личный архитектор Гитлера, министр вооружений и боеприпасов (с 1942); в строительном отделе интендантского корпуса не служил, но со строительством был тесно связан.
– Примеч. ред.
— Как ты глубоко ошибаешься! — восклицает Порта с язвительным смехом. — На военном мясном складе совершенно необходимы математические способности. Перед тем как приступать к рубке мяса, нужно подсчитать отходы. В телах у животных много воды, как и у солдат. Получаешь ты, к примеру, четыреста килограмм свинины. В них содержится большой процент воды и костей, а голодным солдатам не нравится, когда они получают кости вместо мяса, но ты, ты сам проверил вес. Ты получил четыреста килограмм мяса и думаешь, что столько же выдал. Но когда приходят ревизоры и проверяют твои книги, они обнаруживают преступную недостачу тридцати пяти процентов. И тебе приходится расплачиваться, потому что ты не учел естественного уменьшения веса.
С тушами иметь дело непросто. Я понял это, когда работал рубщиком в благотворительной больнице. Забитая свинья поначалу занимает много места, но через несколько дней сильно сжимается. Когда порубишь ее и изжаришь, она может уместиться в сигарной коробке. Я никогда не принимал их по весу. Я давал расписку только за «одну тушу». Мой предшественник, который расписывался за вес, получил из-за естественной его потери серьезные неприятности. Решили, что он в сговоре с владельцем гастронома, в особенно вкусной колбасе которого при анализе обнаружили человеческое мясо.
— Я никогда не относился к рубке мяса так легко, — мямлит штабс-фельдфебель Брумме, беспокойно переминаясь с ноги на ногу. — Всегда взвешивал порции на армейских весах, и рядом со мной стоял учетчик. Я веду на своем складе бухгалтерский учет по методу двойной записи, — добавляет он с гордостью, словно сам изобрел эту сложную систему. — Столько-то постного мяса, столько-то костей, столько-то отрезанных сухожилий и несъедобных отходов. Тут невозможно просчитаться!
— Еще как возможно! — торжествующе кричит Порта. — Получаешь пятьдесят тонн перед самым закрытием. Тебе некогда, и ты расписываешься за пятьдесят. Я прав?
— Да, конечно, — отвечает Брумме и думает о том, сколько раз подкручивал весы и получал чуть ли не вдвое больше мяса. — Накладные не лгут, — добавляет он после краткой паузы.
— Вот тут-то и зарыта собака. — Порта долго и громко смеется. — Документы контрольного взвешивания раскрывают истину. Недавно я участвовал в расстреле злополучного штабс-фельдфебеля с мясного склада Четвертой армии. Уверяю вас, герр штабс-фельдфебель, мы верили ему, когда он кричал: «Я невиновен. Я честный!…» Но едва бедный, невиновный фельдфебель произнес слово «честный», его поразили наши двенадцать пуль.
— Ты служил в расстрельной команде? — спрашивает Брумме, внутренне содрогаясь от страха.
— А то! — хвастливо говорит Порта с надменной усмешкой. — Отправил немало интендантов в лучший мир. Видели когда-нибудь расстрел, герр штабс-фельдфебель? Впечатление не из приятных. Потом необходимо пить, и даже шнапс не сразу смывает воспоминание. Но зачем думать об этих суровых карах? Они существуют. Давайте вернемся к тем пятидесяти тоннам мяса, за которые вы так легкомысленно расписались. Утром снова приходите на склад, начинается правильная, честная рубка. Результат — сорок пять тонн! Вы вызываете весовой контроль, но ваши армейские весы в полном порядке.
Вы расписались за пятьдесят тонн мяса, но бедные, голодные немецкие солдаты на фронте получат только сорок пять. Пока вы спали и, возможно, видели во сне удачные сделки, ваше мясо потеряло пять тонн влаги, а поскольку вы с вашими подчиненными понятия не имеете об этом загадочном химическом процессе, то попадаете в серьезную беду, когда внезапно приезжают ревизоры разобраться с вашими мелкими хитростями. Вы осторожный и умный человек, вы обнаружили задолго до приезда комиссии, что у вас недостает этих загадочных пяти тонн. По горькому опыту вы знаете, что все солдаты воры, и коршуном налетаете на подчиненных.
Если вам повезло обнаружить среди них парочку совершенно слабоумных, вы спасены. Таких дурачков легко убедить, что они украли ночью пять тонн мяса. Если вы не сможете заставить их признаться, сможет оберcт Фогель. Он специалист по выколачиванию признаний. Помню одного вахмистра с завода боеприпасов в Бамберге. До призыва на службу родине он был мирским проповедником; как-то раз он оскорбил католического полевого епископа такими ужасными религиозными заявлениями, что их нельзя было оставить безнаказанными. Вахмистр оказался в Торгау, и там Фогель убедил его ровно за девять минут двадцать одну секунду, что он богохульник и заслуживает повешения на крепкой немецкой веревке. Я однажды видел, как Фогель обрабатывал интенданта из Пятой танковой дивизии. На заседании трибунала он не признал себя виновным, хотя герр штабс-ревизор Вьебаба, известный своей убедительностью, объяснял ему, как только мог, что признание в его интересах. То, чего не смог добиться штабс-ревизор, оберcт Фогель сделал в два счета. Интендант признался, что сам съел недостающие пять тонн мяса за одну ночь. Через две недели его расстреляли. Дай Бог, чтобы вам не пришлось встретиться с оберстом Фогелем. Он даже спит в каске.
— Храни нас, Господи, — говорит вспотевший Брумме, закатывая глаза.
Прусские орлы глядят на запад, Наше знамя высоко плывет, —патриотично напевает остающийся в тени Малыш. От долгого вынужденного молчания ему становится скучно. Он думает, что такое небольшое вмешательство не помешает делу.
— Однако давайте возвратимся к нашим испарившимся пяти тоннам, — продолжает Порта, серьезный, как судья перед вынесением смертного приговора красивой женщине.