Блицфриз
Шрифт:
— Есть у нас что-нибудь для тайной вечери? — шепотом спрашивает Порта. — Жаль, я мало похож на Сына Девы Марии!
— Ему повезло не оказаться на мировой войне, — устало вздыхает Малыш.
Мы делаем большой крюк, обходя Т-34, пробираемся через лес, состоящий только из молодых деревьев, и вновь оказываемся на большой, открытой равнине. Перед нами несколько холмов, которые нужно пересечь.
Длинная колонна русских грузовиков с синими светомаскировочными фарами медленно движется на запад. Повсюду взлетают ракеты. Клокдорф и Старик поднимаются на гребень холма, оставшаяся часть роты остается в укрытии.
—
— Пошли! — командует Мозер, меняя рожок автомата. Рота рассредотачивается и, пригибаясь, движется к холмам. Фосфорные ракеты висят над местностью, будто лампы без проводов, заливая ее призрачным светом. Мы ясно видим линии траншей и дзотов.
Трассирующие пули прочерчивают пунктирную линию над неровной землей. Мы неподвижно лежим в снегу, собираясь с духом. Обер-лейтенант толкает Старика в бок.
— Последнее препятствие, Байер! Надо дойти до финишного столба! Ради Бога, не теряй остальных из виду!
— Как быть с ранеными? — сдержанно спрашивает Старик.
— Каждый должен сам принимать решение, — отвечает Мозер, отворачиваясь.
Мы пробираемся к позициям. Если русские нас заметят, шансы уцелеть будут равны нулю.
— Где, черт возьми, Иван? — шепотом спрашивает удивленный Порта, когда мы достигаем русских позиций и видим траншеи во всю их длину. Нигде нет признаков жизни.
— На позициях должны быть люди, — шепчет Клокдорф, сжимая в руке гранату.
— Немецкие позиции вон там, у опушки леса, — негромко объясняет Мозер.
— Тогда Иван явно недалеко, — шепчет Малыш. — Он не дает немцам оторваться.
— Все здесь? — шепчет, оглянувшись, Мозер.
— У всех есть билеты, чтобы предъявить на входе? — с усмешкой шепчет Порта. — Если кто попытается проскользнуть, будет серьезно оштрафован.
Мы бесшумно подползаем к траншее. Порта указывает стволом автомата.
— Вот наш старый приятель Иван. Я уж было испугался, что он устал воевать и уехал домой.
— Ну уж нет, — шепчет Малыш. — Иван ни за что этого не сделает.
Советские солдаты сидят на краю траншеи, полуприкрытой белым маскировочным брезентом. Их сотни. Поразительно, что они нас не видят.
— Гранаты, — шепчет обер-лейтенант. — Всем вместе.
Мы быстро отвинчиваем предохранительные колпачки.
— Бросаем! — негромко приказывает Мозер.
Гранаты взрываются в узкой траншее, будто артиллерийские снаряды.
Неожиданность полная. На позициях начинается паника. Мы умело преодолеваем траншею и прорываемся на ничейную землю.
Взрываются несколько мин. Человеческие тела летят в воздух над пламенем взрывов. Огонь выжигает им глаза. Черепа трескаются, будто морские раковины под колесами трактора. Порта с Барселоной перерезают колючую проволоку. Мы бежим прямо к русскому наблюдателю, который тут же открывает по нам огонь. Малыш гигантским прыжком бросается на него и душит.
Однако русский забирает с собой на тот свет пятерых наших.
Порта и я волочем Штеге за собой на брезенте. Он жутко кричит, когда мы протаскиваем его через колючую проволоку. Он один из немногих раненых, которые все еще с нами. Остальные брошены.
Русские оправились от первого потрясения. Слышны громкие команды. В нас летят гранаты, пулеметы поют свою трескучую песню. В небе над нами висят сотни ракет.
Мы зарываемся в снег руками и ногами. Продолжать движение при таком свете — верная смерть. Как долго мы лежим там? Годы? Месяцы? Дни? Часы? Мы поразились бы, скажи кто, что всего лишь минуты. Над нашими головами свистят пули. Фугасные снаряды врывают глубокие воронки в мерзлых полях. Мы отчаянно жмемся к земле. Я поворачиваюсь к лежащему рядом со мной человеку и вижу, что от него осталась лишь груда дрожащей плоти. Он спас меня от снаряда. Я определяю по звуку, что русские ведут огонь из «катюш». Взрывы их мин насыпают землю брустверами впереди и позади нас.
Мозер делает рывок вперед. Легионер следует за ним, но взрывом его отбрасывает назад. Он кричит, прижимая к лицу ладони. Между пальцев течет кровь. Я хватаю его за ступни и оттаскиваю в укрытие. Половина его лица исчезла. Я перевязываю его, как только могу.
— Я ничего не вижу! — бормочет он. — Я ослеп! Дай мне мой пистолет!
— Ерунда, глаза твои целы. Они просто закрыты бинтом, — отвечаю я. — Оторвана левая щека, и только. Теперь проведешь в тылу не меньше трех месяцев. Черт возьми, ты счастливчик, Гроза Пустыни!
Он мне не верит.
Приходится осторожно снять бинт с его глаз. Легионер издает радостный вопль, обнаружив, что не лишился зрения, но я все же забираю у него пистолет на всякий случай. Людям с раной в голову могут прийти самые безумные мысли. Я держу его за руку, когда мы бежим дальше.
Профессор бежит рядом со мной. Он потерял автомат и теперь смертельно боится трибунала.
Я слышу приближение снаряда. Смертоносный, пронзительный свист. Едва успеваю столкнуть Легионера в воронку и броситься туда следом. Профессор так беспокоится о потерянном автомате, что не слышит снаряда, взрывающегося перед ним. Рука Профессора взлетает высоко в воздух и падает позади него. Он удивленно ее поднимает и не может понять, как она может быть его рукой. Кровь хлещет из его плеча. Я пытаюсь остановить ее. Делаю жгут из лямки его противогазной сумки. Он говорит, что ничего не чувствует. Я посыпаю рану сульфаниламидом и пытаюсь подозвать других. Меня никто не слышит. Теперь мне нужно заботиться о двоих. Будем надеяться, что я не наткнусь на дозор русских. Автомат мне приходится нести висящим на шее. Прежде, чем я смогу привести его в боевое положение, буду десять раз убит.
Неожиданно Профессор начинает кричать. Анестезирующий эффект от удара прошел. Вскоре боль станет адской. Потеря руки очень болезненна, но, по крайней мере, его военным беспокойствам пришел конец. Если спросят, где его автомат, он может сказать, что лишился его вместе с рукой. Даже самый суровый трибунал не сможет отклонить это оправдание, хотя не сомневаюсь, что кое-кому из судей захочется иметь возможность потребовать, чтобы конечность и оружие были сданы на интендантский склад. Порта полагает, что вскоре потеря руки будет рассматриваться как утрата снаряжения, форма саботажа. Потерявшего руку солдата больше нельзя использовать. Потеря ноги, по армейским понятиям, не столь серьезна. После обучения пользоваться протезом солдата можно направить в интендантский отдел. Человека можно научить маршировать с протезом. У пруссаков есть инструкторы строевой подготовки — фельдфебели, — способные превращать почти полных инвалидов в акробатов.